этого буду?»
«А губить собственное тело и душу – это хорошо?» – прямо спросил Ливен. – «Я же вижу, что с вами творится в его присутствии…»
«Причем здесь я?» – проговорил Поль. – «Я пропащий человек, Христофор Андреевич».
Граф изумленно воззрился на своего знакомого.
«Зачем вы так говорите?» – только и сказал он.
«Вы не знаете, что я делал и творил», – Строганова несло, и Ливен очень этому удивлялся – они же ни рюмки не выпили. Столовое красное вино, поданное к обеду, не считается, с него так не развозит. Очевидно, что-то давно мучило Поля, и пришла пора ему этот камень с души скинуть.
Любой другой на месте Ливена побудил бы графа Павла к дальнейшим откровениям, но тот их пресек, сказав:
«Вы ничего такого не делали».
«Делать революцию – это все равно что вскрывать нарыв», – произнес Строганов задумчиво. – «Вам никогда не вскрывали? Когда оператор проводит по опухоли ланцетом, то сначала брызжет гной, потом идет кровь, иногда очень много крови… Но затем все зарастает и становится лучше…»
«Но на месте нарыва часто образуется рубец», – продолжил Кристоф. – «След остается. А иногда вообще больное место лучше не трогать, а постараться избежать нагноения сразу же, как только началось воспаление… Политика и впрямь, как погляжу, сильно походит на медицину. Те же методы ровно».
«Именно», – произнес Строганов. – «И наша задача – оздоровить Россию и не допустить, чтобы ее раны совсем загрязнились. Если их можно будет излечить припарками и мазями, то я буду только за… Но, как показывает практика, на подобного рода недуги долго не обращают внимания, надеясь, что они сами как-нибудь рассосутся».
«И очень зря», – договорил Кристоф. – «Потому как следы революции, увы, необратимы».
«Я это понял только сейчас», – вздохнул граф Павел. – «Но тогда…»
«Тогда вы были отроком», – оборвал его Ливен. – «И подчинялись старшему».
«Поймите, что и потом я думал, будто бы со мной поступили несправедливо», – Строганов решился на откровения, и Кристофу они были несколько в тягость. К тому же, он догадывался, что, вывалив свою долю признаний, его визави потребует того же от него.
«Я полагал, что только там был свободен и счастлив, а очутившись здесь, подумал, что заперт в клетке…», – он почти что плакал. – «Да вы, небось, не понимаете».
«Я все прекрасно понимаю… Вам, верно, доносили, где я был в Девяносто пятом», – со вздохом начал Кристоф.
«Что-то такое слышал, но полагал сие преувеличением… Неужто это правда?»
Граф Ливен обреченно кивнул.
«Когда я вернулся, то понял, что уже разучился находить счастье в мирной жизни», – добавил он, опустив глаза. – «И на моих руках поболее крови, чем на ваших. Пусть я носил не фригийский колпак, а Сердце Христово на груди».
«Вы рисковали всем. Если бы узнали, то могли бы и на гильотину отправить… Равно как и меня», – добавил его собеседник. Глаза его из голубых