край, от которого я стремился откреститься несколько раз в жизни своей, постоянно всплывает в моей жизни в связи с различными обстоятельствами. Верно, «черного кобеля не отмоешь добела», и сколько бы я не притворялся космополитическим аристократом, не привязанным особенно ни к какой земле, рано или поздно мое балтийское происхождение настигало меня. К добру или к худу?
Не секрет, что своих соотечественников я никогда особо не жаловал. Понятия не имею, почему многие русские дворяне по старой памяти полагают нас какими-то особо просвещенными. Другие ненавидят нас за инаковость и надменность, полагая, что мы всегда тянем своих, полагаем себя чем-то лучше русских и презираем всех, кто не умеет говорить с характерным рижским или митавским выговором. Как будто сами дворяне русского происхождения менее склонны к кумовству и презрению к не таким, как они!
По поводу свойства die Balten оказывать протекции своим – в верности этого я убедился в конце 1801 года, когда занимался своим проектом «Об облегчении положения крестьянства». Расскажу, однако ж, по порядку, чем моя затея закончилась. Вкратце, после этого я пообещал себе, что никаких дел с соотечественниками, если они, конечно, не являются моими близкими родственниками, иметь не буду.
Поездка не задалась с самого начала. Выехали мы в хорошую погоду, но где-то у Нарвы внезапно с небес полетел снег. Сначала выглядело сие мило, но потом началась сильная метель. Кроме того, моя жена, которая согласилась сопровождать меня в той поездке, внезапно захворала – одна из ее бесконечных грудных болезней, мучающих ее почти каждую зиму. Пришлось останавливаться на одной из почтовых станций, где уже застряло немалое число путешественников, и ни мой грозный вид, ни категоричные требования не смогли ничего изменить. Так мы встретили лютеранское Рождество – в душном деревянном доме, полутемном, к тому же, так как смотритель отчаянно экономил на свечах. Как сейчас помню – Дотти беспокойно дремлет в импровизированной постели, которую мы устроили в красном углу – все комнаты были заняты проезжающими, да к тому же знаю я, как выглядят кровати в таких местах и какая разнообразная флора и фауна обитает в этих тюфяках. Я то и дело хожу курить в общую комнату, а то и на улицу, что вызывает праведное возмущение смотрителей станции и неких почтенных эстляндских матрон, которых метель застала на границе. Мне было жутко обидно, почему все так сложилось, заодно тревожно за свою супругу, хотя доктор и сказал, что ничего кроме обычной простуды, которая проходит недели за полторы, с Дотти нет.
Приближается полночь, и тут дверь распахивается, и я вижу барона Германа фон Левенштерна, в охотничьих сапогах и крагах. Он смотрит на меня с явным изумлением, словно не веря, что такая птица, как я, могла бы оказаться здесь, в подобной обстановке.
«Граф… фон Ливен?» – переспросил барон, не веря своим глазам.
«Как видите», – попробовал я улыбнуться. – «И я не один такой несчастный».
«Действительно,