что она увлеклась. В их Культурном фонде был директор, а она была его заместителем. Директор, надо признать, был неплох – статный блондин в тонких очках. Звали его Федор Федорович. Когда я видел их вместе, меня сразу захлестывала ревность так, что я даже дышать не мог. Меня ужасало, что этот липкий начальник дотрагивается до локтя моей матери, усаживая в кресло. Или держит руку у ее талии, провожая до двери. Зато отец мой ничего не замечал и крепко сжимал мою ладонь, когда мы приходили к ней на работу. Что ему! Меня бы не удивило, если бы он ничего не заподозрил, даже обнаружив этого блондина в собственной спальне. Разумеется, я ничего не знал наверное, да и ревность моя была самая детская, вообще, я никого не желал видеть возле мамы, кроме себя самого. Даже присутствие отца было возможным, но вовсе не желательным. А тут какой-то посторонний, совершенно неизвестный человек говорит ей тихие слова, нашептывает неслышные комплименты, забывая свою руку на ее талии – тут взбунтуется любое детское сердце! Словом, я был очень недоволен. Зато здесь, в этих визитах на мамину работу, я впервые познакомился с Варей. Она была маленькая и проказничала без передыху – бегала и роняла все на своей дороге. Ее старшая сестра, Ангелина, или Гелечка, как ее все звали, не отставала. Когда этот маленький ураган проносился по кабинету, Федор Федорович бросался ловить свои победные кубки за участие в конференциях, которые чинно стояли на журнальных столиках, все они опрокидывались на пол. Урезонить сестер могла только их мама тетя Валя, всегда легко их осекавшая, чего их собственный отец, несмотря на показную строгость, никогда добиться не мог. Тогда же мы и поговорили с Варей в первый раз, в коридоре, возле лучистого окна. Я уже знал, как ее зовут, она уже нравилась мне гораздо больше своей сестры, я уже мысленно измерил возрастное расстояние, которое нас безжалостно отделяло – мне было пятнадцать, а ей всего девять, и спросил ее:
– А кого ты любишь, Варечка?
Та, не задумываясь, выкрикнула:
– Маму! – и снова ускакала по коридору.
Я удивился обстоятельности ее выбора – он точно совпал с моим, что еще больше нас сблизило. Матери наши казались подругами, и я до сих пор помню удивленное лицо тети Вали, когда я ей читал собственное стихотворение, и как она благосклонно кивала головой и говорила комплименты моей матери. Тетя Валя была женщиной удивительно разносторонней, играла на рояле, увлекалась живописным искусством, смотрела артхаусное кино – в общем, баловала свои эстетические чувства, чего никогда не водилось в нашем доме. У нас, несмотря на интеллигентный налет, все было просто. Отец наш приехал из деревни и до конца так и не избавился от своих сельских замашек, которые иногда мне казались даже плебейством – экономил на всякой мелочи, тащил в дом хлам с мусорки, показавшийся полезною вещью, хохотал до невозможности сальным шуткам, звучащим из телевизора, бросал нож и уплетал одной лишь вилкой превосходные мамины обеды… А вот Федор Федорович, к