в стране не поддается логическому объяснению, особенно для меня, как военного… Как тот, которому мы присягнули, мог нас предать! Я понимаю, что это случилось не сразу… Но, поистине, трусливое его отречение от престола переполнило чашу моего терпения! Взвесив все, вспомнив о Ходынской трагедии, бесславно проигранной Русско—японской войне, «Кровавом воскресенье», поддавшись слухам о дворцовых предательствах и распутинщине, я понял, еще до отречения, что все то, что в меня вдалбливали с детства оказалось мыльным пузырем! А что придет этому на смену? И как долго эта смена будет происходить? Ведь ясно же, по опыту 1905 года, февраля, июля и октября 1917 года, что будет очень много крови. Россия в ней попросту захлебнется! Это, мое мнение, не последняя революция в нашей стране и мне очень не хотелось бы оказаться измельченным в их жерновах… Царя нет, Отечество уничтожается, а Вера… Вера всегда со мной, где бы я не был…
…Многим позже, в 1922 году, я прочитал стихи русского поэта Сергея Есенина:
«Да! Теперь решено. Без возврата
Я покинул родные поля.
Уж не будут листвою крылатой
Надо мною звенеть тополя.
Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пёс мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, сулил мне Бог.
Я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах.
А когда ночью светит месяц,
Когда светит… чёрт знает как!
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак.
Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь напролёт, до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт.
Сердце бьётся всё чаще и чаще,
И уж я говорю невпопад:
– Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад.
Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пёс мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, сулил мне Бог».
И подумал: а сколько таких в России, которые, волею судеб или из—за складывающихся обстоятельств, покидали родные края! Ехали, плыли, шли на встречу неизвестности, таща за собой свои семьи, свой с трудом нажитый скарб, а то и просто, с котомкой через плечо… По пыльным дорогам, по бушующим штормами морям и океанам, под стук железнодорожных пар… В соседнюю деревню, город, страну, а то и за океан…
Он тяжело вздохнул, поднялся:
– Я получил благословение родителей на отъезд, господин Вольф и, когда обустроюсь, надеюсь их забрать к себе. Разрешите мне уйти?
– Конечно, Витольд Брониславович, только позвольте один вопрос: откуда у Вас этот необычный акцент?
Он слабо улыбнулся:
– Мы, наша семья, римско—католического вероисповедания, и дома старались говорить на латышском. А вот дом наш находился в Тифлисе, где трудился мой отец. Оттуда такая гремучая смесь.
– Спасибо