петь, мы его называли – глухарь.
В девяностые глухарь не вылезал с романсами с телеэкранов.
Я нацелил объектив на птиц, пунктиром пролетающих над куполом Спасо-Прилуцкого мужского монастыря, и вздрогнул от окрика:
– Не смейте меня фотографировать! – вопил монах, прикрываясь пустым ведром. Его собрат, спокойнее нравом, демонстрировал недюжинные знания в области стихосложения, водил группу по монастырю, цитируя русских поэтов: «Не нужны надписи для камня моего, пишите просто здесь: он был, и нет его!»
Памятник Батюшкову на Соборной горке у Софийского собора прозвали конём, скульптор уделил больше рвения скакуну, чем поэту. Это лучшее место в городе – внизу неторопливая Вологда, на противоположном берегу радуют глаз старинные силуэты.
Вологжане – народ с выдумкой. Нас, троих взрослых господ, едва не уложили в одну кровать – хотели порадовать, а может, сэкономить. Пригласили на юбилей и не выпустили на сцену с праздничным поздравлением.
Труден путь в резной палисад. Меньше пятисот километров от Москвы. Старомодным тихоходным составом с долгими остановками тащишься ночь.
Кострома ближе к столице, но и сюда быстро не доберёшься. Дело Сусанина живёт и побеждает.
«Куда ты ведёшь нас? Не видно ни зги!
Сусанину с сердцем вскричали враги».
Оригинал, написанный в девятнадцатом веке Рылеевым, разбудил народное вдохновение. Будущий декабрист вкладывал в свои рифмы высокие чувства.
«Снег чистый чистейшая кровь обагрила,
Она для России спасла Михаила!»
Советский народ, заземляя пафос, оживлял драматический персонаж. Костромской старец вступил в строй мифических персонажей между Чапаем и Штирлицем.
Куда ты ведёшь нас, Сусанин-герой?
Идите вы на фиг, я сам здесь впервой.
Сусанин спас юного Михаила Романова, укрывшегося в Ипатьевском монастыре от поляков. Кострома, вотчина царской династии, впала в немилость у новой власти. Ипатьевская слобода, приютившая Романовых, сохранилась лучше города, который похож на породистую собаку, потерявшую кров.
На высоком берегу Волги – символ эпохи, когда захват чужого стал делом правым, он вызывает из памяти зловещую статую с растопыренными над землёй пальцами из романа Стругацких «Град обреченный».
На фундамент памятника, затеянного к трёхсотлетию дома Романовых, большевики водрузили фигуру вождя с непропорционально длинной рукой. В народе статую прозвали стоп-краном. В первые годы революции у постамента торговали пивом, а туалеты не ставили, дабы досадить прежней власти.
Традиции не сдаются. Пролетарского вида граждане и гражданки утром выходного дня под сенью длани раскладывали на скамейке крупно нарезанную колбасу, разливали самодельный коньяк. Наглый крикливый отрок карабкался по пьедесталу.
Важными купцами да барынями сиживали мы в «Старой пристани» – ресторане-причале у Московской заставы, снятом в роли парохода в рязановском