листвою
И дождями не будет
стучаться в зонты —
Она тихо склоняется
над головою
И целует спокойно
родные черты.
Не кричит, не буянит,
не ждет подаяний
И сама не расходует
на пустяки
Терпеливую суть
и приют всех рыданий,
От которых слабеют
земные шаги.
Не касаясь земли,
не познаешь и душу.
Алой кровью не выкрасить
черное дно.
Эта милость придет
молча слёзы послушать,
Даже если тебе
уже и все равно
И ты сам для себя —
не родной
и не нужный,
Но тебе еще слышать
ту милость
дано…
Вход с торца души
Всё в этом облике туманном
теперь являлось мне чужим:
глаза красивого султана,
и рот коварной госпожи… —
Всё лишь мозаика из кадров,
наколотых из разных тем,
где смысла нет внутри
и рядом,
а если он и был —
НЕ ТЕМ!..
Чужая грусть
(или усталость?)…
Парадность,
слитая в торце…
И лишь насмешка узнавалась
в ТВОЕМ
крахмаленом лице.
Не будет трона
Не будет падать в ладонь
едва разбуженный вечер,
Что после праздного дня
хотел навек отдохнуть.
Он так измучен враньем
вечерних сцен человечьих,
Что сам себе был противен.
Забыть.
Забыться.
Уснуть.
И пусть стирают колени,
и лицемерят в отрыжку,
И забавляют друг друга
двузначным смыслом купюр,
И не расплатится в меру
искавший в мере – излишка,
Да чтоб под ЗВЁЗДАМИ «грелась»
такая скотская дурь…
Не стоит ждать индульгенций
от оскверненной стихии!
Закрыть глаза и бежать
с планеты грязных наук,
где коронуется речь
меж безнадежно глухими
И трон желают повыше,
растратив звездный сундук.
Разъезжаясь впритык
Душа забилась в градусник —
под 40.
Хотя… души никто не замечал.
В глазах дразнил огонь —
проказник сильных шуток.
Во рту кипела страсть
палитрою помад.
Но сколько пустоты
толпящихся маршруток
в прикосновеньях тела
наугад.
Простить
«Простить» – у слова так много зубьев.
И парочку даже сломать не шутя,
а мир все равно – обескровлен, разутый.
Не мир, а больное дитя.
Мириться, смириться – а всё режет правдою.
Вселенная –