ты помогаешь? Вольфганг, тогда ты! Давай из Фигаро! – со злости Владимир ударил крышку компьютерной санитарной купели, и та, непривыкшая к грубому обращению, пала замертво, прикрыв собой амбразуру купели. За павшей в бою крышкой лыбилась хромированная ручка – запасной вариант, если электроника или мозги откажут.
– Спасибо, Вольфганг. Вот, учись! – глядя на потолок, произнес Вовка, и трудно было по тону понять, кому он завешает учиться.
Майя не шла, а время шло. «Вдруг не придёт? Вдруг посмеяться решила? Посмотреть, сколько я здесь в кабинке просидеть смогу, её ожидая? О, женщины, презренье – ваше имя. Выходит, правильно сказал поэт?.. Дурак ты. Она тактичная. Она допускает, что тебе упустить, возможно, надо. А ты сразу в панику: „Презрение…“ Как не стыдно – словам не доверять. Ясно было сказано: bitch».
Как бы в подтверждение всех слов, с мягким звучанием открылась дверь в туалетную комнату, и кто-то вошёл. Вовка замер. «Она? …Не она?». Она. Это была она, Майя.
Вовка отпрянул в сторону, давая двери открыться. Майя быстро скользнула внутрь, а дверь закрыла на механический запор. Встала лицом к Владимиру, откинулась плечиками к пластиковой стенке кабины. Ножки мысками туфель упёрлись в чуть расставленные ботинки. Он переступил с ноги на ногу и оказался в опасной близости от Венеры-соблазнительницы. Она перевела глаза на его брюки и, улыбнувшись, спросила: «Справился? Ногой и рукой?» В ответ он только мрачно мотнул головой, подтверждая догадку. В висках у Вовки стучало, пульс на шее вздувался с каждым новым ударом сердца. Майя это видела, но повела себя немного неуверенней, чем прежде. Она чуть отклонилась к стенке. Отмотала длинную полоску туалетной бумаги, скомкала её и, опустив руку к его брюкам, начала промокать водный след. При этом её руки все время касались того места, что только и ждало своей минуты, и выглянуло наконец под звуки бессмертной выходной арии «мистера Икса» в голове обладателя достояния. Долго упрашивать мистера снять маску не пришлось: Икс вышел. Проход из-за кулис освободили заботливые бедовые женские руки.
– Хочешь, я на колени опущусь? – предложила она шёпотом.
– Хочу… но не здесь. Приходи ко мне, когда сможешь. Я первым должен тебя поцеловать.
Майя выпрямилась. Затылок и плечики вросли в стенку, ноги разъехались ещё шире. Короткое платье, само сморщившись в подоле, поднялось кверху. Она помогла: подобрала платье ещё выше, до пояса, и Владимир смог увидеть на бёдрах чёрные кружевные трусишки – лоскуток, символический женский атрибут. Их даже не обязательно снимать: можно просто отвести узенький край в сторону, освободить ложе алтаря страстей, что всех других сильнее.
Владимир так и сделал. Брюки упали ещё прежде. Он даже не задумывался, как смешно и романтично мог теперь смотреться: в туалете, с потерянными, мокрыми штанами, в расстёгнутом пиджаке и белой как снег рубашке; синяя полоска галстука, свисающая как сосулька с карниза, и чёрная звёздная ночь.