к брату. Решил с ним провести этот праздник. Семейный, как никак.
Виктор немного погрустнел, вспомнив о своей семье, а бабушка добавила:
– А я, Витька, каждую Пасху хожу на кладбище к твоим родителям. Очень их люблю и уважаю. И помню. Вовка твой тоже приходит. Ну, что там, Юра?
– Давайте, я помогу вам.
Виктор спустился в темный подвал и поднял довольно большую, но старую, елку на улицу.
– Еще помнишь, где наша квартира? – улыбаясь, спросила Людмила Владимировна.
– Конечно, вы ведь наши соседи.
– Ну, идем. Юра, подвал-то закрой, а то знаю я этих бездомных. Залезают прямо в подвал, представляешь, Витька!
В подъезде пахло сыростью, горькими сигарами «Беломор», какие курил когда-то отец Снегирёва, старостью и кошками. Виктор поставил ствол елки на пол перед соседской дверью с серой облезлой цифрой «восемьдесят три» на порванной коричневой обивке и, поморщившись, пару раз сжал кисти рук в кулаки. Старая соседка, заметив это, озабоченно нахмурилась.
– Что с руками-то твоими случилось, Витя?
Она, как большинство жителей севера, отчетливо выговаривала в каждом слове букву «о», делая все звуки протяжнее и плавней. Муж ее в это время протаскивал огромную ель через дверной проем, ругаясь на осыпающуюся с нее пыль и искусственные иголки.
– Обжег в пожаре. – Снегирёв старался сказать это просто, будто вообще не придавал этому значения, хотя сам при этих словах видел перед собой пылающие языки угрожающего огня.
– Ох, боже упаси. – Людмила Владимировна перекрестилась и поправила тяжелый платок, которым укрывала голову. Снег на нем до сих пор не растаял. – Ладно, Витя, не стану тебя здесь держать, иди, брата своего повидай скорей. Сколько не виделись вы! Он один тут совсем, тяжело ему, небось, без твоей руки твердой.
– Насчет твердой руки не знаю, конечно, – грустно усмехнулся Виктор и, на прощание кивнув старушке, подошел к соседней двери, последней на площадке: восемьдесят четвертой. Отчего-то он не мог заставить себя нажать на кнопку звонка. Что и кто ждет его там, за хлипкой дверью со старой обивкой и без глазка с нарисованной желтой краской большой неуклюжей цифрой? Он покинул семью шесть лет назад, уехав поступать в университет, брату его было всего лишь шестнадцать лет. Снегирёв почувствовал мучительный укол совести за то, что оставил на него, тогда еще совсем ребенка, своих родителей, и больше никогда не слышал от него ни слова, кроме известия о смерти родителей: сначала отца, а следом за ним и матери.
Тяжело втянув в себя воздух и задержав дыхание, Виктор нажал трясущимся пальцем на кнопку звонка. За дверью послышалась хриплая прерывистая трель и чьи-то торопливые шаги. Гостей в этой квартире, видимо, не было давно. Снегирёв съежился, будто даже став меньше в размерах, стыдливо и неуютно ссутулил плечи, слушая, как в двери проворачивается ключ.
В нос Виктору ударил запах спиртового одеколона и дешевых жареных сосисок. Источник первого стоял прямо