мебель души,
Пастернак и Цветаева.
Зачем же ты отнял их
у студента,
еще никогда не вдыхавшего «Кента»?
В стране
Толстого и Достоевского
ты вырос в гиганта,
торговец стамесками?
Будь проклят,
алхимик и лжечародей,
строитель страдающих очередей!
Могли ли представить Рублев и Радищев,
что ты на их прахе,
подонок,
родишься?
И разве матросы шли с песней на Зимний,
чтоб ты властвовал в хозмагазине?
Директор хозяйственного магазина,
мастика историю
не погасила,
не склеил историю
спрятанный лак.
Ее не зажмешь
вместе с взяткой в кулак.
И встанет
над миром торгашеским,
чуждым
эпоха
с карающим классовым чувством!
Киоск звукозаписи
Бок о бок с шашлычной,
шипящей так сочно,
киоск звукозаписи
около Сочи.
И голос знакомый
с хрипинкой несется,
и наглая надпись:
«В продаже Высоцкий».
Володя,
ах как тебя вдруг полюбили
со стереомагами
автомобили!
Толкнут
прошашлыченным пальцем
кассету,
и пой,
даже если тебя уже нету.
Торгаш тебя ставит
в игрушечке-«Ладе»
со шлюхой,
измазанной в шоколаде,
и цедит,
чтоб не задремать за рулем:
«А ну-ка Высоцкого мы крутанем!»
Володя,
как страшно
меж адом и раем
крутиться для тех,
кого мы презираем!
Но, к нашему счастью,
магнитофоны
не выкрадут
наши предсмертные стоны.
Ты пел для студентов Москвы
и Нью-Йорка,
для части планеты,
чье имя – «галерка»,
и