чтобы плакать о собственной доле,
а затем, чтоб достойной была моя доля
Куликового поля!
Как на Калке-реке
плотники заплакали.
Аль впервой с пилой в руке
заниматься плахами?
Но не плаху, а помост
сколотили плотники,
и по спинам их врасхлест
бьют витыми плетками.
Чуют смерды: из сосны,
из сырого дерева
что-то страшное они, —
что – не знают, делают.
Так и валятся из рук
топоры натруженные.
Не хотят глядеть вокруг
очеса заструженные.
Изгаляется мурза,
сотрясаясь жиром:
«Открывайте-ка глаза,
полюбуйтесь пиром!»
То не стрелы бьют гусей
в топях затуманенных —
православных князей
тащат, заарканенных.
Их по трупам ведут,
по кровавой насыпи,
и в навоз лицом кладут,
и помост – им на спины.
А на тот помост, что стал,
чем и был замыслен,
ставят множество пиал,
бурдюки с кумысом.
На помост кладут подряд
с костерочка, теплых
трех молочных жеребят,
жаренных на копьях.
Здесь не как для мужиков —
хлеб да огуречики.
Валят груды курдюков
на ковры ургенчские.
И садятся на помост
темники под гогот:
«Нам не страшен русский пост.
Утолим-ка голод!»
И кониной на зубах
темники похрустывают,
колыхаясь на задах
над князьями русскими.
А сквозь шели на князей,
добавляя смеху,
с недоглоданных костей
кровь сочится сверху.
Вам за спесь пришлось, князья,
горько поплатиться.
Вам охота, да нельзя
за мечи схватиться.
И