с тобой живые.
Не сплю.
Ты спишь.
Единственные наши часовые —
две пары лыж.
Двум парам лыж немножечко обидно,
что не дали им в доме прикорнуть.
На каждой лыже белая ложбинка,
как Млечный Путь.
Опасность хрустко бродит по морозу.
Все хрупко – от сосулек и до нас,
и лыжи словно чувствуют угрозу,
на звезды заострясь.
Ты помнишь —
полный солнцем снежный лес
и надпись лыжной палкой:
Г. Савельев.
Внутрь букв иголок нароняли ели,
а сам Савельев,
будто волки съели,
исчез.
И что-то страшно мне за жизнь Савельева,
за сына
с родинкой на хрупком родничке.
И мы с тобой,
и лыжи,
и Вселенная —
на ниточке.
Я так боюсь
за тишину хрустальную,
за лунный свет
на скатах спящих крыш…
Надолго ли от нас лыжню оставили
две пары лыж?
Уют,
здоровье —
жалкие зацепочки
за жизнь так называемую…
Лишь
нажмут на кнопку,
и от нас ни щепочки —
две пары лыж.
Под каждой крышей —
тоже человечество.
Совсем не меньше ценен, чем Париж,
наш дом,
где у крыльца луной высвечиваются
две пары лыж.
И вслушиваясь чутко в бесконечность,
где ты во сне губами шевелишь,
на остриях
поддерживают
вечность
две пары лыж.
Анонимность
Липнут к пальцам
отравленные листы
анонимки,
подписанной «Доброжелатель».
Анонимщик, все пишешь?
Ты тоже писатель.
По листам
превзошел Сименона с Адамовым ты.
И подкладывают
свои миночки
под хороших людей
анонимщики.
Грузы срочные не отыщутся —
где пропавшие товарняки?
Дурократия-анонимшица
загоняет их в тупики.
Трусят
честно вступить в поединки
анонимные невидимки.
Не выходят к трибунам и рампам,
прячась
за непоставленным штампом.
Анонимность есть мелко-житейская…
Есть