опустила глаза. – Это наша общая с тобой беда, – продолжила она. – Еще боюсь, что Стасян таким же будет. Красивый мальчишка растёт. От девчонок уже отбоя нет. И страшно подумать, что потом с ним будет. Поначалу чужим вниманием пользоваться начнет. Потом чужим положением и деньгами. А затем на безвозвратных кредитах чужих возможностей привыкнет жить. Прости, сама не понимаю, чего говорю. А вроде не пила еще, – Нателла запрокинула голову, вливая в себя вино и пряча тем самым наполнившиеся слезами глаза. – А знаешь, о скольких вещах я уже пожалеть успела? Мне же говорили, что из меня художница станет неплохая. И когда я Кирюху встретила, то подумала, а что же мне важнее: выйти замуж и семьей на зависть девчонкам обзавестись или стать художницей неплохой. Долго думала. Поняла, что неплохой мне быть мало. Хочу быть художницей хорошей. А потом в зеркало на себя посмотрела и подумала: а пусть с меня лучше портреты пишут и мной восхищаются. Это же преступление – красоте такой в масле да гуаши мазюкаться. А ты ведь не видел даже, как я рисую. И никто не видел. Я и Кирюхе не показываю. В папках прячу среди хлама всякого, бумажного. Такой вот мой маленький секрет.
– Да и не единственный небось…, – обронил Дворовой. Он посмотрел своей гостье в глаза и сказал: – Пятнадцать лет прошло ведь.
Нателла отхлебнула ещё вина, после чего тоненькая бледно-вишневая струйка потекла по её подбородку; а затем, не сводя с собеседника глаз, женщина кротко ответила: «да».
– Он ведь мой?
Женщина пожала плечами. И этой её неуверенности Жоре хватило, чтобы понять всё, что в этот момент понять следовало. И он не смел сомневаться. Даже вполовину того, насколько сомневалась в своём ответе Нателла. Он понял, что момента лучшего чем этот больше не будет. Уже не будет. И еще не было. Только здесь и сейчас.
– Я бы с тобой уехал. С тобой только. Я вообще всегда в тебя влюблённый был. Но видел, что муж у тебя, ребёнок. Всё по-настоящему. Семья, мол. Совсем не так, как у меня было всю жизнь. Вот, думал, брату моему повезло. С красавицей такой. О которой мечтать только и можно.
Гостья подняла глаза. Несмело. По-девичьи. Призрачно улыбнулась. От неё повеяло вином. Наверняка и она почувствовала от Дворового тот же запах. И запах этот наверняка – так же, как и ему, – показался ей привлекательным и дурманящим. До головокружения. Она приподняла голову и кокетливо, но в то же время с каким-то сожалением стала смотреть на Дворового. Вот как в такую не влюбиться?
У Жоры перехватило дыхание. В этом почти спазматическом состоянии он схватил Нателлу за руку и стал целовать скрюченные пальцы её кисти. Поначалу он едва шевелили губами, словно его лицевые мышцы парализовало от переизбытка адреналина, но томная нежность гостьи постепенно усыпляла все его тревоги. Ткань Жориных трусов стала вдруг какой-то плотной, а сами трусы – тесными. Они нагло мешали тому, что должно было вот-вот произойти. Произойти и окончательно замкнуть наспех и нечётко нарисованный пятнадцать лет назад круг.
Нателла, казалось, не испытывала никакого смущения. Она скользила по Дворовому,