угрожающе при этом нависнув над женщиной.
– Перестань! – повторила она уже громче.
– Щас-щас-щас, – выдал Жора на автомате.
– Уйди! Пусти! – завопила женщина. Нателла была беспомощна. Она пыталась схватиться хотя бы за что-то, дабы найти точку опоры, но от раскоряченных во все стороны рук и ног тело её двигалось неуклюже, поддаваясь Жориному рвению доделать всё до конца. Одной рукой он держал её за плечо, а другой пытался зафиксировать бедро у себя на талии, вдавливая в кожу пальцы, увенчанные отросшими почерневшими кончиками ногтей. В какой-то момент гостья тоже решила подключить ногти и вцепилась своим маникюром в шею Дворового. На коже его тотчас же образовалось несколько тоненьких красных линий, больше напоминавших волоски – чуть искривлённые и плохо заметные при тусклом кухонном свете. Жора взвыл и тут же, зашипев как взбешённый кот, отбежал от Нателлы. Пока он лишь спешно пытался спрятать собственный стыд, укутывая ноги в трико, гостья успела убежать из кухни.
– Я всё про тебя расскажу! – доносилось из коридора. – Да Кирюха тебя со свету сживёт, мразь ты поганая! И с работы тебя выставят. Скатишься на самое дно, нюхать парашу будешь, как и раньше. Ты понял?! Козёл! Подонок! Бесцветное, непросыхающее дерьмо! Чтоб у тебя всё там отвалилось! – Следом послышался звук захлопнувшейся двери.
Они, похоже, бабы эти по одному справочнику учатся характеристики подбирать, Думал Дворовой. Всё это Нателла говорила о нём. Но что, если эти слова гнусные не к нему, а к брату его адресованы могли быть? Мужу её. Она ведь никогда не позволяла сказать Кириллу ничего такого напрямую. А теперь, уловив так хорошо знакомые и отчасти уже ненавистные ей очертания в другом, фактически чужом человеке, разрешила быть себе наглой и бесстрашной. Сколь бы глупо не звучала эта версия, Дворовой предпочёл придерживаться именно её, зная, между тем, наверняка, что именно он был единоличным получателем этих проклятий.
– Он тебя бросит! И сына твоего бросит! – прокричал Жора будто сам себе.
Он раскрыл занавески на кухне. За окном было темно. Затем почерневшее за стеклом небо стало вдруг плавиться, а вместе с ним и всё вокруг. Кажется, это было впервые за последние лет десять, когда Жора зарыдал. До этого помнилось ему лишь, как тяжело он развод переживал. Думал он тогда, мол, а что, если жена беременной от него уходит. Это ведь она тогда кровиночку, частичку его в своём теле уносит, отрывает от Жоры, считай. И ведь, зная её, не вернётся она никогда и ребятёночка не покажет никогда ему больше. А он так и сгинет совсем, не зная любви ни материнской, ни братской, ни женской, ни вот сыновьей теперь. Жинка то хоть явно никогда о положении своём не заговаривала, но ведь в укор Дворовому частенько ставила непредприимчивость его и вялость в делах материальных. Мол, станет он отцом, так какой прок с него будет? Он тогда эти слова в расчёт не брал, а как только благоверная уходить собралась, так сразу ему горько стало до онемения, что неделю потом с кровати не вставал, слезами