мир никуда не делось, но появилось что-то еще. Шепот поля, огненный полет рисовой шелухи, что бросали в костер, отдавая дань богу риса, разбередили во мне новое. Словно разбудили во мне спящего доселе духа, который теперь с нетерпеливыми и злыми привываниями носился по душе, обжигая факелом ее границы. Хотелось яро устремиться вдаль – так, что надоеда дух завалится на спину и не сможет встать.
Я прислушался к своим ощущениям. Растерянность и нечто напоминающее радость, только более дикое и острое, смешались в душе.
Такое бывало, когда в говорильне на тебя особенно пристально посмотрит ласковая и задиристая девчонка или ты оказываешься на полупустой улице в порту, где от ветра шевелятся все колокольчики разом.
Я прикрыл глаза, концентрируясь на пляске цветных пятен под веками, когда на плечо легла теплая рука.
Я потерянно моргнул и развернулся.
Передо мной стояла Веста, уставшая, лохматая. Она зевнула и изучающе склонила голову набок. Ее губы напряглись, сложились в тонкую линию. Что это? Попытка быть проницательной?
– Мы там ри-совых сладостей наготовили! Всех угощать будем, но тебе можно же сейчас. Пойдем?
Веста была слишком. Слишком громкой, поспешной и назойливой. Но что-то заставило меня повиноваться. Может, у костра перегрелся?
В хижине я опустился на пол у очага. Веста вскоре плюхнулась рядом и протянула мне деревянную шпажку с рисовыми клёцками.
– Их обычно горкой кладут. Вместе с овощами. А я придумала нанизать – хорошо придумала, правда?
– Конечно, Веста…
Некоторое время мы молчали. Наверное, каждый приправлял мысли чем-то своим. Мне был больше по душе ритуальный костер, запах жженой травы и дыма. В хижине же пахло пряной теплой сладостью и чем-то прелым.
Веста нарушила молчание первой.
– Здесь скучно. Надеюсь, вы останетесь на нашей ферме еще на недельку-две. Молодых тут много, но не со всеми общий язык найдешь.
– Но… разве твой отец захочет, чтобы…
– Ну что ты! Вы хорошие помощники. Да и ты очень понравился моему отцу…
– Причем тут это?
Ненавижу, когда перебивают на полуслове. А еще эти хороводы вокруг меня…
Веста приподняла подол сарафана, обнажив истоптанные грубые пятки и придвинулась ближе ко мне. Она вскинула на меня глаза и резко одернула подол сарафана: мол, какой ты у нас обидчивый!
– Я не хотела сказать ничего… э-э… глупого. Но, кажись, сказала. Вижу ведь, что тебе не уютно с матерью. Вот и захотела помочь. Если не хочешь со мной время проводить, так это… у нас много молодых. Здесь уж точно интереснее, чем на лодке.
Мне вдруг стало неловко. Эта милая, живая девушка хочет как лучше. Себе ли, мне ли – не важно. Я для нее – всего лишь важный бука у себя на уме, которого надо расшевелить. И, по правде говоря, девушка, оформившаяся, с несмелыми, сложенными крестом на коленях руками и подвижной, смелой душой не оставила меня совсем равнодушным.
Теперь я мог без угрызений совести