сделать придется, и то самое «это» уже наступило.
– Ночь намного прекрасней светлого дня. Ночь ничего не боится, ничего не скрывает, а оттого – более удивительна. Дню есть чего бояться, оттого и прячется за яркими бликами горячего солнца.
– Не знаю, не знаю, – не согласилась спутница. – День намного лучше.
– Оттого моя дорогая, – не сдержался Александр, и сразу принялся за свои рассуждения, – вы и стали натурщицей.
– А вы – художником.
– К сожалению, – согласился непринужденно Бельский.
Они были друг с другом на «ты», но когда разговор заходил о высоком, о прекрасном, Бельский переходил на «вы», словно подражая французскому аристократизму, и она, без особых усилий, ласково ему потыкала. Ефимова Яна была отменной натурщицей, приятной собеседницей.
Разговор начал постепенно завязываться. Александр неспроста зашел с шутки. Это был сильный психологический ход. Сначала он ее нейтрализует своей банальностью, решил он, а уже потом, как только даст слабину и окажется в замешательстве – пошлет ее в нокаут.
– Что не говори, но улица удивительна в любое время года, и в любое время суток, – сказала Ефимова. Ей, как молодой девушке, улица нравилась в любом виде.
– Так только может рассуждать настоящий творец. Тут ты права. Улица похожа на мать, которая имея одного ребенка, приголубит и погладит по головке всех, кто только этого захочет, – проронил Бельский.
Девушка могла бы долго рассуждать, но подобные разговоры, ведущие ни к чему, быстро ее утомляли.
– Скажи честно, зачем эти пустые разговоры? Только честно? Вызвался ведь меня провожать не ради них?
– Почему же нет? Пишу плохо… Я имею в виду стихи и прозу, а не то, о чем ты подумала. Живописец, я, хочется верить в это хороший, но я вечно один, вечно сам, а поговорить хочется. Излить душу, так сказать.
– То есть, ты перо, ты чернило, а я бумага? – спросила она.
Александр залился настоящим детским, неподдельным смехом.
– Красиво сказала. Даже я бы до этого не додумался.
Девушке стало приятно. В редкие моменты могла хорошо и к месту подшутить, но, когда подобные минуты выпадали, смехотворная кома ожидала каждого. Ей стало приятно; она была польщена.
– И, все же? – спросила она, ожидая ответа. – Я жду.
Бельский за считанные секунды отошел от задиристого и громкого смеха, и за тот же промежуток времени сумел покраснеть, побледнеть, утереть пот с невысокого чела, и заговорить сначала тихим, а после – все время нарастающим голосом.
– Почему ты выбрала меня? Почему решила мне позировать? Почему именно я?
Недолго подбирала слова. Яна была готова к подобным вопросам. Она быстро отреагировала на них, и тут же дала быстрый и ясный ответ.
– Я тебе поверила. Невзирая на мою простоту, я могу еще понимать, и здраво оценивать ситуацию. Как ты веришь в свою – звезду живописца и созидателя, с такой же силой в свою – звезду натурщицы и