приятно хрустели во рту. Все по тому, что обед был приготовлен с любовью.
Деревушка под Рощино. Последняя, не считая меня, пациентка покинула избу бабы Люды. Тащилась она враскорячку, охая, да придерживая руками поясницу. Дядя Кеша тогда спьяну опешил и принялся задавать ей вопросы: что же с нею такое сделали, ведь заходила она прямая, и не вздыхала, а теперь вон как. Женщина его как бы не слышала, кое-как влезла на водительское сиденье и ее черный джип пропал со двора. Мама на нее внимания не растрачивала, была неумолима в своей страсти исцелить сына здесь и сейчас. Вот-вот другая женщина, в тулупе и шарфах, приоткроет дверь, высунет голову и объявит наш выход.
Баба Люда с порога выдала заключение, согласно которому ноги мои были «в полной жопе» и заговорить их никак не удастся, да и волшебный массаж навряд ли выручит. Избавит от недуга таинственное «выправление», коим она и займется без промедления. Так же баба Люда внесла ясность, сообщив маме, что не творит чудеса, а лечит людей.
Она велела маме оставаться в избе, покуда не выправит больные ноги, а сама обернула меня в простыню, взяла на руки и унесла. Ну и силища жила в этой глубокой старухе. Под лай собак баба Люда внесла меня в покосившийся сарай, что на одичалом, поросшем соснами, заднем дворе, считай уже в лесу. Внутри сарая выдавалась кирпичная печь и деревянный стол, массивный, и, наверняка, самодельный. Подобные я увижу двадцать лет спустя, в раскройном цехе мелкой швейки.
Баба Люда кинула на этот стол кусок фанеры, размотала простыню и уложила юного пациента. Затем обставила мои ноги дощечками, они были многим толще того листа, что подо мной. Приготовления сопровождались свистящим шепотом, целительница без конца бормотала что-то невнятное.
Когда она покончила с деревяшками, то приступила к веревкам. Баба Люда замотала ноги чем-то мягким и шерстистым, по ощущениям, похожим на вату. Она запрещала следить за работой, я украдкой взглянул на ноги и заплакал. От ступней до таза меня туго связывали лохматые веревки, а вату баба Люда подложила из милосердия, чтобы они не впивались в кожу.
Подготовка закончилась. Страшное началось, когда баба Люда достала из печи молоток, даже, скорее, кувалду и принялась долбить ею по моим крошечным ножкам. Удары наносила нечастые, не била абы куда, видимо, знала куда целиться. Потрошила мои кости с силой, даже мощью, и невозмутимым, безучастным выражением лица.
Спустя два десятилетия, зареванная мама поведает, что крик мой оглушил ее даже в соседней избе. Когда она меня услышала, то ринулась к сараю, а как бы взявшиеся из ниоткуда женщины, свита бабы Люды, грубой силой попытались удержать маму.
Предусмотрительная целительница закрыла дверь в сарай и планомерно трудилась надо мной, несмотря на разъяренные вопли снаружи.
Вскоре баба Люда закончила. Меня развязывать не стала, инструмент протерла и отложила, распахнула дверь. Мама набросилась на старуху, но та оттолкнула ее и кивком головы показала на мои ноги.
Сам я был обездвижен, потерял