по-детски глупый и печальный. Так, я стремительно истощался от этого творческого безрыбья, а вслед за разумом, страдало и тело. В особенности, тревожили ноги.
Данила относился к моему вечно сонному, замученному лицу с пониманием. Как узнал о больном колене, так сразу же достал из аптечки эластичный бинт, помог замотать ногу, но легче мне от этого не становилось. Пока он втирал в кожу мазь, я приговаривал, что не пройдет и десяти лет, как он поймет что есть такое больные колени, а заодно и вспомнит мои ворчания.
Оба хозяина любили отойти в мир иных восприятий реальности. Так что наши языки переплетались в трогательные разговоры, лишь когда приобретали стойкий фиолетовый оттенок от выпитого вина.
Вчера, в шесть утра, за ментоловой сигаретой на сон грядущий, зашла беседа о местном колдуне, попрощавшимся с разумом старце, возомнившем себя мудрецом, магом, насылающим порчи и снимающим их, управляющим погодой и местным скотом. Димитрий считал, что от христианства до мракобесия один шаг, а Данила, юноша, родившийся в набожной семье, не на шутку с ним закусился. Эти разговоры велись полуоткрытыми ртами, то с абсолютно безжизненными интонациями, то с яростными взрывами, и запоминались смутно.
Тем не менее, после каждого ночного пустомелия я тужился сублимировать его хотя бы в очерк, но выходило паршиво, я терпел поражения.
Расплачиваться за жилье мне было нечем, почему и отказ от пьянства казался чем-то неудобным, грубым в отношении хозяев.
Сам же я ступил на путь акедии, душа сделалась ранимой, уязвимой, но, вместе с тем, поведение – наплевательским, а от былой взбалмошности не осталось и следа. Бесплодный труд планомерно погружал меня в забвение и с каждым прожитым днем жизнь представлялась все мрачнее и мрачнее, а за работу свою приходилось расплачиваться изоляцией и пьянством. Пожалуй, в последние годы всякая способность к полноценной социальной жизни оказалась утрачена, я граничил между отшельничеством и острой созависимостью с горсткой друзей и близких.
Вернемся в Сергеевку. По пути к мангалу, возле которого хозяева попивали крымское вино, а заодно и следили за ужином, меня озарила мысль. Вернее, даже не мысль, а воспоминание. Далекое-далекое, трудно припомнить такое намеренно, а когда оно само всплывает перед глазами, ты впадаешь в ступор. Вот и я застыл на крыльце, рявкнул Даниле, что подойду позже, вернулся за стол, совершенно ошеломленный, открыл Макбук и принялся стучать по клавишам.
Случилось это в январе девяносто пятого года. Месяцем раньше, на моем втором дне рождения, мамина подруга, фельдшерка по образованию, заприметила, что ноги у меня уж больно кривые, и похожа эта кривизна не на косметический дефект, а на серьезную патологию.
Праздник кончился, и мама затаскала меня, совсем еще несмышленыша, по врачебным кабинетам. Тут и остеопаты, и неврологи, и терапевты, высказались не без сочувствия: лечить меня поздно. Дело в том, что ноги мои были икс-образными, и единственная возможная, впрочем, очень рискованная, мера