этот вечер он должен посвятить семье. Тетрадь была решительно брошена в чемодан, и резкий железный звук молнии отрезал ему путь к ежевечернему писанию.
– А ведь ты догадываешься, даже нет, знаешь! Ты знаешь, – почесывая пса за ухом, говорил ему Анри, – Позаботься о них, ладно? Пусть почаще выходят с тобой на прогулку, ты сам можешь этому поспособствовать..в общем, я сейчас взял с тебя обещание мне, Хаф.
Анри настоял, чтобы лететь одному, а на месте его встретит человек из администрации кампуса и поможет с устройством. Ему казалось правильным, если родители останутся
здесь без лишних метаний и волнений. Терзать их еще сильнее, а их волнение было налицо, он не хотел.
– Давайте просто притворимся, что это обычный вечер, без слез и не станем мучить себя и друг друга, – попросил он, защищаясь от того, чтобы самому не расклеиться под напором эмоциональных колебаний.
И все прошло именно так. Последний вечера на четверых, и даже Хаф какое-то время посидел на стуле в общем кругу.
– Мы желаем тебе, чтобы у тебя все получилось. Чтобы тебе было легко и все что будет, начиная с завтрашнего дня, было для тебя правильным. Мы любим тебя, сынок,
– сказали Анри родители, попеременно вставляя фразы.
– Я хочу сказать вам.., – начал Анри, и спохватившись, чуть оставил официальный тон, которым обычно защищался от контактов.
«Это же твои мама и папа, – прожужжало у него в голове – Ну же».
«Вы сделали много для меня. Спасибо за понимание того, что мне требовалось. Я не мог бы желать лучших родителей. Я так счастлив, что это пятнадцать лет именно вы были моим близкими людьми», – но все это он вместил в три коротких слова.
– Я люблю вас. И еще одно.
– Спасибо.
Четыре слова как итог этого дня и итог пятнадцати лет необычных, необъяснимых порой отношений между ребенком, который им не был, и взрослыми, которые иногда ощущали, что поменялись с ним ролями. Однако он сказали все, что хотели слышать два этих человека, прилагавшие все силы для того, чтобы их ребенок был счастлив, даже несмотря на то, что это абсолютно изменило их прежние понятия о счастье. В эти четыре слова Анри вложил столько несвойственной обычно его голосу теплоты и нежности, столько любви, что они, забыв об обещании не плакать сегодня, оба и одновременно потянулись к салфеткам.
– Пусть я уезжаю, но между нами все останется так же, – заверил их Анри, и пока их слезы не вылились в что-то большее, а еще и потому, что он сам готов был вот-вот расплакаться, и, сославшись на то, что нужно дособрать чемодан, побежал вверх по лестнице.
В аэропорт ехал даже Хаф, беспокойно снующий вправо-влево по заднему сиденью, и топчущийся по ногам Анри, и тот периодически успокаивал его, прижимая к себе.
Когда машина остановилась, Анри сказал: «Дальше тебе нельзя, дружок. Ты подождешь здесь. Я приеду нескоро, но ты помнишь о чем мы с тобой договаривались. Спасибо тебе за то, что ты нашел нас..меня, особенно меня, когда я так хотел этого, но пока еще не