стала абсолютной.
«Девушка и медведь».
Теперь Пуэлла направила мыслеобраз за дверь, силясь мысленно достучаться до двоих несчастных пленников, запертых в камне – насчет того, что два этих создания живые, она даже не сомневалась. Никто не ответил: ни энергетической вибрации, ни даже ощущения чьего-либо присутствия не возникло.
«Что ж, – подумала она, собираясь с силами. – Я смогла уничтожить Воинов Истины – или хотя бы вырубить их на время. Во мне – сила Флос, накопленная за много веков мощь декурсий и таланты, присущие сну. Кем я буду, если не воспользуюсь подарками судьбы во имя блага и отвернусь от интуиции? Разве не она – ведущий компонент и главное звено любого магического действа?»
Девушка закрыла глаза и сконцентрировалась на зачарованной древесине, на металлических пластинах, расположенных под нею, и множестве замков, одно лишь прикосновение к которым грозило смертью нерадивому искателю приключений. Она знала, что сама дверь являет собою ловушку, и снимать ее с петель нет никакого смысла: коснувшись пола, она разлетится в щепки, ибо энергия, вплетенная в нее еще при создании, опасна и ждет нужного момента, чтобы атаковать.
Пуэлла знала, что сумеет одержать над ней победу, но не желала подвергать опасности дайру и медведя, ослабленных годами (или веками?) пребывания в этих стенах. Девушка сосредоточилась на Аджне так, словно делала это множество раз, и ее переносица зажглась темно-синим; на мгновение ей даже показалось, словно огромный нечеловеческий глаз, слепой и уродливый, захлопал пышными ресницами прямо на лбу, однако через мгновение наваждение сошло, а физическое тело так же легко, как астральное, скользнуло внутрь, в крошечную пыльную комнату, где не было ничего, кроме занимавшей всю стену эдикулы.
Пуэлла читала много книг и знала, что в древние времена эдикулы служили чем-то вроде аналога алтарным статуям или иконам Демиургов, и изображали там обыкновенно Конкордию – та стояла, раскинув руки, и золотые волосы с вплетенными в них чайными розами развевались на несуществующем ветру.
«Быть может, дайра и медведь – забытые идолы прошлого, к которым относились как к богам?»
Девушка протянула руку и коснулась огромной пасти, из которой наружу выглядывали огромные клыки; ласкоко погладила руку дайры, замершую в непритворном напряжении. От эдикулы исходила странная энергия, которой Пуэлла не находила слов: что-то живое, трепетное, но равнодушное ко всем увещеваниям. Словно там находился некто, давно утративший всякую надежду на спасение.
Трещина по-прежнему рассекала одну из колонн, и Пуэлла преисполнилась надежды: отойдя от грозной парочки на приличное расстояние, она закрыла глаза и попыталась сконцентрироваться на эдикуле, на ее хрупкой натуре, на несовершенном камне, что, несмотря на прочность, способен крошиться, будто песок.
Камни также слушались Флос, подчинялись ее жестокой природе, а потому девушка воззвала к своей изначальной силе, чувствуя,