скоро придет, – соврала я, – он егерь. А ты откуда здесь?
– Дом был пустой. Мы с Шантой остались.
– Шанта – это та псина, что чуть на меня не бросилась сейчас?
– Наполовину собака, наполовину волчица. Она тебя не тронет. Заходи.
Он открыл дверь в комнату, цыкнул на Шанту, и та, поджав хвост, залезла под стол и легла там. На столе распласталась разделанная и наполовину объеденная рыбина, которую цыган ел сырую, отрезая куски дедушкиным охотничьим ножом.
– Хочешь? – он пододвинул блюдо ближе ко мне, взял двумя пальцами рыбий пузырь, зажег спичку, поднес к пузырю пламя, распространяя по комнате резкий запах, а потом отправил пузырь в рот.
– Спасибо… У меня есть консервы и сгущенка, – ответила я и полезла в рюкзак.
Как мне удалось вычленить из бессвязного монолога Золтана, сопровождавшего наш совместный ужин, он бродяжничал в горах уже несколько лет. То ли он сбежал из армии, то ли из тюрьмы, то ли совершил какое-то преступление и был изгнан из табора, а может быть, все вместе – я так и не поняла, потому что Золтан путался в показаниях. Изъясняясь на смеси грузинского и цыганского, он плохо выговаривал слова, и периодически его речь деградировала в какую-то тарабарщину, это пугало меня, и я старалась прекратить разговор. Шанту он подобрал еще щенком в одной деревне, ее должны были утопить вместе со всем приплодом овчарки, загулявшей с волком. Он украл одного щенка, вытащил из мешка, выходил, и с тех пор она с ним. Я слушала всю эту историю и напряженно думала, что мне будет трудно избавиться от моих незваных гостей. Что может семнадцатилетняя девушка против взрослого мужчины в компании полуволчицы? Я не представляла, как быть, и лишь робко надеялась, что он уйдет сам, не желая встречаться с егерем. Золтан уже успел прекрасно освоиться в избе, опустошить половину всех запасов продовольствия, присвоить дедушкину одежду, навести жуткий бедлам – дом выглядел так, как будто здесь побывала росомаха. Но при всей своей наглости и нечистоплотности он оказался не таким уж дикарем: лег спать не на тахте, а на полу у печки, уступив мне законное место, уже изрядно пропахшее его потом. Отвернувшись к стенке, я долго ощущала спиной, как он ходит по дому из угла в угол, что-то бормочет, насвистывает. Нервное напряжение не давало мне уснуть, и только к утру сознание отпустило цепкую хватку, и меня унес сон. Мне снилась туманная река, белая и холодная, и музыка, струящаяся сквозь меня, жалобная скрипка, то тише, то громче, рыдала над водой. Открыв глаза, я поняла, что захватила с собой часть сна, а именно тихую музыку, которая, как плач, все еще доносилась из окна. Комната, к утру остывшая, была наполнена мягким утренним светом. Я встала, накинула куртку, надела сапоги и пошла на звук, который вывел меня из дома, провел сквозь сени и направил к дровяному сараю, где на пеньке, служившем табуретом, сидел Золтан и играл. Он зажимал между коленей пилу, которая упиралась в его правую ногу рукояткой, левой рукой держался за кончик полотна, заставляя