директору, но я сдрейфил. Да, да, на деле я жалкий трус, дрожащий за свою подлую шкуру. Что мне делать? Я, конечно, должен сказать правду. Но как быть с нами? Неужели, если меня с позором отчислят, мы с тобой никогда больше не увидимся? Пожалуйста, ответь мне как можно скор…»
Тут начало моросить, и мне пришлось сворачивать канцелярию. Я боялся класть письмо в общий почтовый ящик, пришлось надеть дождевик и сгонять на велосипеде до ближайшего почтового отделения. Вернулся я уже в сумерках, Уолтера «дома» не было, но его вещи, большие и маленькие, были везде: расческа с застрявшими в ней сальными волосами, порванные на носах тапки и бесконечные мячи, как флаги на оккупированной территории. Я расчистил свою зону, лег спать и полночи ворочался, думая то о Майки, то о Дюпоне.
Я ходил проверять почту ежедневно, по два раза на дню, не выдержав, через три дня написал второе, а на следующий день третье письмо. Ситуация неопределенности тяготила меня неимоверно, я не мог ни переключиться, ни успокоиться, ни предпринять что-то, кроме как строчить одно за другим письма. От избытка эмоций я сочинял чувственные стихи о своей любви к Дюпону, с изощренной откровенностью описывая подробности нашей близости, это помогало дать выход клокочущему внутри меня напряжению. Я записывал все в тетрадку, которую прятал под половицу и подпирал ножкой кровати. Я во всей красе прочувствовал преимущества былого соседства со скромным, задумчивым Майки, еще более отрешенным от реального мира, чем я сам, когда не было необходимости постоянно быть настороже. В отличие от него, мой новый сосед доминировал в пространстве, распространяя вокруг частицы своей персоны в виде волос, обрезанных ногтей и постоянно потной после тренировки одежды. Он никогда не погружался во внутренний мир, для него существовал только внешний. Он беспрерывно интересовался всем, что двигалось вокруг, комментировал любое мое действие. Приходилось постоянно шататься по кампусу или сидеть в библиотеке, когда становилось холодно.
Наступил новый учебный год, прошло торжественное собрание, на котором, как и обещал директор, меня чествовали за победу в конкурсе; зарядили дожди, аккомпанируя заунывным голосам лекторов, а Дюпона все не было. Так же, как и не было от него ни единой строчки.
Непонимание, отчаяние и страх смешивались во мне с диким возбуждением, от которого болела голова. Я терялся в догадках: я перепутал адрес и мои письма не пришли? Но ведь они и не возвратились. Они затерялись в дороге? Но не все же! Я отправил уже десяток.
Однажды мне показалось, что одноклассники, особенно те, что состояли вместе с Генри в команде по крикету, как-то странно, скривив улыбку, смотрят на меня, перемигиваясь и перешептываясь. Опасаясь самого худшего, я рванул на переменке в комнату и к своему ужасу обнаружил пустоту под половицей, куда я прятал дневник. Мне стоило неимоверных усилий вернуться в класс, где развернулся второй акт драмы. В аудиторию вошел директор и представил