проехать верхом у него на спине несколько метров, вцепившись в шею, а прикончив, сдирает шкуру и зовет к трапезе своих переярков. Однажды он позвал и дедушку, повернул к нему свою окровавленную морду, виляя хвостом, словно приглашая. Это было настоящее признание. Убедившись, что правильно понял, дедушка подошел к туше и аккуратно отрезал ножом кусок мяса. Позже он поджарил его на огне, отойдя подальше к реке, чтобы не напугать волков дымом. Оно было жестким, как сапог, но дедушка праздновал удачу и ел с удовольствием.
«А они, оказывается, альтруисты, – дедушка тер глаза, то ли от едкого дыма сигареты, то ли скрывая слезу воспоминаний, – одиннадцать часов пустой беготни. Никогда еще не было такой бестолковой охоты. Я просто с ног валился. Жуть! А тут валун. Я прислонился, а за ним – медведь. Я чуть было не наступил на него. Медведь встал на дыбы – в два раза выше меня, или у страха глаза велики… Слушай, дальше я плохо помню, но видимо, я закричал, и на это среагировали волки. Они, не задумываясь, бросились на медведя, покусали ему пятки. Он в шоке убежал. Он мог одной лапой махнуть – и от меня бы ничего не осталось. Ты понимаешь, что это значит? Они же не связываются с медведем. Он намного сильнее. Я повредил тогда ногу и все лежал, а утром прибежал один из переярков и принес мне отрыжку. Встал поодаль, поскулил, я поскулил ему в ответ, он наклонился и отрыгнул кусок мяса в белесой пленке, покрутился и убежал. Фыркал от дыма костра. Ты понимаешь, что это значит?»
Я понимала: этот поступок показал, что дедушка много значил для волков. Но еще больше он значил для меня. Тяжко вспоминать дни, проведенные в городе после его похорон. Я была в полной растерянности, не представляла, что делать и как жить дальше. Невыразимо велика была моя потеря, бесконечно глубока была пропасть, что пролегала между привычной для меня жизнью в лесу и образом жизни, которую вели мои родные. По ночам я сворачивалась клубком и выла, прежде чем уснуть. Выла не как волк, а как человек, со слезами и соплями, кривя рот в уродливой гримасе, тоскуя по шелесту самокрутки в дедушкиных прокопченных пальцах и звуку осторожных шагов в четыре часа утра, когда он отправлялся проверять сети. Утром я просыпалась оттого, что задыхаюсь, мне не хватало кислорода.
Но теперь, когда я вырвалась из города и шла по лесу, зная, что уже приближаюсь к домику, впервые за столько дней у меня прекратило ныть в груди. Острая боль утраты, как дыра в сердце, начала затягиваться, стоило мне вернуться сюда. Я волновалась: каким встретит меня дом, впопыхах брошенный, простоявший пустым всю зиму. По мере приближения мое волнение усиливалось, сначала только в виде неясного предчувствия, потом недоброе предчувствие становилось все четче. Следы чужих сапогов, окурки и незнакомый запах и еще тысяча мелочей, промелькнув перед глазами, заставили сердце колотиться: здесь кто-то есть.
Входная дверь болталась на скрипучих петлях, безалаберно растранжиривая тепло натопленной