под половину ската крыши. Эта выступающая над домом конструкция со стороны кажется забавной. Сделали еще несколько окон, а то на лестнице была бы тьма кромешная. То есть я, стоя на лестничной площадке, могу видеть Джеза в комнате, а он меня – нет. Наблюдаю за пленником. Сердце замирает… Как он двигается! Недавно заметил, что дверь заперта. Побарабанил по ней. Громко. Кричал, звал меня. Едва не кинулась успокаивать. Меньше всего хочется напугать мальчика.
Немного погодя Джез перестает орать и обходит комнату, явно пытаясь найти что-то, чем можно взломать замок. Берет заколку для волос. Наблюдаю, как он неловко тычет ею в скважину, и бессмысленные попытки разрывают мне сердце.
Бросив это занятие, Джез отходит к стене, хватается за подоконник и подтягивается на сильных руках. С удовольствием смотрю, как напрягаются его бицепсы, как задирается его футболка, обнажая золотистые впадины в нижней части спины. Малыш понимает, что через те щели тоже не сбежать. Естественно, они заперты. Возвращается к двери, молотит по ней кулаками, зовет меня. Мне больно от собственного упорства, но, боюсь, если войду к парню неподготовленной, он просто удерет. И я его потеряю. Какое-то время Джез сидит на кровати, уронив голову на руки. Потом берет гитару Грега – акустику, которую муж купил в отпуске в Испании. То был год великого молчания – мы едва не развелись. Но я меньше всего хочу думать об этом. Джез играет. С каким-то неистовством. Вижу, как он бренчит по струнам и шлепает по деке инструмента. Из-за звукоизоляции сама музыка, конечно, очень тихая, но мне и не обязательно слышать каждую ноту, чтобы оценить нюансы пассажей: медленных или быстрых, громких или тихих, взрывных или мелодичных. Да я особо и не вслушиваюсь – наблюдаю за его лицом, концентрацией, глубиной выразительности, за эмоциями. Джез будто переносится в другое измерение. Он талантлив и словно «подключен» к чему-то необъятному, неземному. Любуюсь, как парень играет: голова склонилась над полированной декой, чувства перетекают из души в тело, из-под пальцев вылетают нотки. Он держит гитару так, как будет держать женщин, – с нежностью и чувством ритма, с инстинктивным желанием брать и отдавать, точно зная, когда приостановиться, а когда раскрыться полностью. Единственным из моих знакомых, кто обладал этим инстинктом, был Себ. Когда я вхожу к Джезу со свежезаваренным чаем, поверхность реки отливает медью, а здания на том берегу купаются в желтом свете. Он поднимает на меня взгляд, кладет гитару:
– Я стучал, пытался до вас докричаться. Зачем дверь заперли?
Юноша встает, смотрит на меня и делает шаг к выходу. Я останавливаюсь, преграждая ему путь. На всякий случай.
– Извини, пожалуйста. Сглупила. Привычка! Тут дорогущая аппаратура, и Грег требует, чтоб я держала комнату на замке.
– Я уж было психанул… Мне пора. Уже, наверное, поздно?
– Еще полно времени. Отдыхай. Смотри, что я тебе принесла.
– Вы попросили Хелен передать Алисии, чтоб она вышла на связь?
– А, это… Да. Они уже могли бы и позвонить. Но почему-то, – пожимаю плечами, – не позвонили.
Мальчик