Потом снимали. Зима! Замерз бы насмерть. Еле отодрали от ветки. Сняли, а я опять туда. Так это… Мужики меня быстро вылечили – кулаком в лоб, значит. Ну, я и это, того – отключился. А на другой день так напоили, что чуть не помер. Вот же, мать их, лечить умели! Ага. А любил я свою жену. Крепко любил. Да, только пять лет прожили. Хорошо жили. Бедно, но счастливо. Потом вот, с другими, как-то не так все выходило. Не получалось. Не любил, наверное. Только ее. Такая вот она жизнь – курва, сто колен ей под зад…
Свежий холмик. На нем еще земля не успела просохнуть. Только цветы повяли, обняли могилку своими стеблями, прильнули к ней. Много венков с траурными лентами. Запах водки, горелых свечей, и аромат духов – ночь тихая, безветренная, и он словно вился из-под земли, тонкий, горько-сладкий аромат. Табличка:
Ряд ИГ
Место 337
Ерошенко Виктория Игоревна
(1979–2000 гг.)
Обыкновенная дощечка, прибитая к вогнанному в песчаный грунт колышку, неаккуратно и в спешке подписанная растекшейся красной краской. И эта торопливость была символом разочарования и горя: быстро, почти мгновенно, сгорела целая жизнь, которая могла, может быть, стать целым народом, эпохой, а, возможно, и просто счастьем для других и для себя – кто знает?
– Вот, – сдавленно и часто сглатывая, произнес Игорь Борисович. – Вот наша Вика. Ее похоронили в том самом белом платье – ты должен его помнить. Положили с ней и твои письма.
Его голос мучительно и протяжно заскрипел, словно трогая ненастроенные струны горя, натянутые где-то в душе.
– Саша, Саша… Это страшно!
Все это время Александр молчал. Разум его зашатался между двумя верами, и что-то там, в мировоззрении, мироощущении, миропонятии дало трещину и стало выпирать вековыми корнями, но на страже, непреклонным и пока верным рыцарем стояла могучая воля, храня от безумия.
– Но это просто невозможно! – воскликнул он. – Это безумие! Я видел ее вчера…
Игорь Борисович развернулся, скользнул светом фонаря по покрытому лихорадочной испариной лицу Александра, протянул руку и сочувственно пожал дрожащее плечо своего спутника.
– О чем ты говоришь! Успокойся. Найдутся силы, и они помогут смириться с горем. Едем домой.
Он повел его за собой, медленно, ненавязчиво.
– Это трудно – я знаю. После известия я поначалу тоже отказывался верить в то, что Виорики больше нет, как и ты. Искал Вику по квартире, звал ее, ездил на дачу, к ней на работу. Я не верил даже после опознания – продолжал разыскивать.
Саша резко сбросил его руку со своего плеча и остановился:
– Повторяю, что я ее видел вчера. Виорику! Вы меня слышите? Не я ее искал, а она меня. Она встречала меня на вокзале во Львове. Мы были вместе всю ночь. Вы меня понимаете, нет? Ночь с вашей дочкой, в своей квартире! Я облил ей платье кофе, но она ушла…
Он кричал каждое слово с такой силой, что испуганно залаяли кладбищенские собаки. Он ненавидел стоящего перед ним человека. Ненавидел за то, что так тот вероломно заставил сомневаться в естественном и незыблемом, используя