улыбнулась, обнажила ряд безупречных зубов, а обычно строгая линия губ переспелого гранатового цвета изогнулась миловидным рельефом, контрастно подчеркивая белизну зубов. Ее внешность не оставляла сомнений насчет ее национальной принадлежности. Высокие, выпуклые надбровные дуги, обрамленные широкими, длинными, аккуратными бровями цвета угля, изламывающимися уголком посередине. Лицо продолговатой формы, прямые скулы, верхняя губа гордо разделена посередине на два холмика, гармонируя с горбинкой на прямом длинноватом носу. Лоснящиеся волосы цвета угля затянуты назад, крепко схвачены резинкой.
– Убьют, Ирис, и меня, и того несчастного. Ты думаешь, все арабы – темные неандертальцы?
– Не знаю… Но есть же такой обычай. Сколько раз убивали девушек на почве семейной чести.
– Это не у нас. Но сексом я заниматься не планирую все равно. Фу! – Сура скривила губы.
Ирис хихикнула, наклонилась вперед, заглянула Суре в лицо:
– Сура! Ты серьезно? Вот влюбишься, тебя потянет, не зарекайся.
– А я не зарекаюсь, на данный момент это «фу». – Сура слегка повернула голову в сторону льнущей к ней Ирис и задала встречный вопрос: – А ты откуда знаешь? Влюбилась? Или ты уже с кем-то спала?
– Может, спала, а может, и нет. Настоящая леди секреты своей личной жизни не выдает. – Кокетливо, но с достоинством Ирис откинулась на спинку качелей, достала из сумки неизменный «Винстон слим ментол» и закурила, краем глаза наблюдая за Шаем. Возбужденная двумя рюмками ликера, почти хамски наслаждаясь исходящими от него лучами безнадежной ревности. Его юное, безусое, девственное обожание наполняло ее, вдувало жизнь в ее самоутверждение, она ощущала себя желанной, ощущала себя женщиной. Те, другие обожатели, к которым она так безвольно влеклась, были старше ее гораздо. Но с ними она чувствовала себя девочкой, незрелой, неопытной, зависимой. Их неробкие ухаживания, уверенные прикосновения завораживали ее, как наркотик, поднимали в ней густое раскатистое возбуждение, оставляя, однако, потом кислое противное послевкусие. Ирис жадно затянулась, выдернула сигарету изо рта и натужно выдохнула дым, в уголках ее глаз, если хорошо присмотреться, можно было заметить едва ютившуюся тоску.
Дафна неприкаянно ходила по бабушкиной спальне, ей казалось, что нужно непременно открывать ящики и разбирать бабушкино имущество. Но она не могла без трепета прикоснуться ни к одной ее вещи. А если там что-то очень личное, не предназначенное для чужих глаз? Фотографии. Их точно можно рассматривать. Дафна открыла тумбу, где хранились старые альбомы, пахнуло состарившимся картоном и высохшим клеем и еще чем-то бабушкиным, чем-то из детства. Многие фотографии отклеились и сбились в кучки в сгибах между страницами. На первой странице крепко держалась большая фотография бабушки, дедушки, Исраэллы и Йосефа. Исраэлле около двенадцати лет, широкая улыбка, две косички по бокам, стоит справа от матери. Ее брату два годика, он сидит у дедушки на коленях, щекастый пупс с милым