случаю у него найдется еще немного пудинга, уже для них?
А та, проводив их взглядом, вновь взяла в руки лютню, подтянула колки и коснулась струн.
Музыка лилась из души, из самых потаенных и сокровенных ее глубин, и все, что требовалось, – это подобрать более-менее подходящие ноты. Конечно, в искусстве импровизации Ретта прежде не была сильна, но теперь играть уже знакомый, написанный каким-нибудь композитором мотив не хотелось.
Музыка выходила неровная, как и настроение исполнительницы. То она текла неспешно и плавно, то взвивалась бурным аккордом, подобно горной реке, а после разбивалась легким каскадом. Бериса слушала, качая головой и ласково улыбаясь, и можно было подумать, что ей слышится в порывистом напеве призыв к жизни, к воле и свету. Молодая кровь брала верх, и хотя страх по-прежнему гнездился в глубине сердца Ретты, все же герцогиня улыбнулась светло и искренне, когда некоторое время спустя дверь отворилась и в малую гостиную, куда допускались только избранные приближенные, вошел Малиодор.
– Мастер! – воскликнула она, откладывая инструмент и протягивая обе ладони.
– Здравствуй, девочка, здравствуй, – проворчал старик, наигранно хмуря брови. – Что это тебе вздумалось заболеть?
Впрочем, лукавая, веселая смешинка в глазах противоречила строгому, суровому тону. Малиодор крепко пожал руки ученицы и в знак почтения поцеловал.
– Ну, рассказывай, как себя чувствуешь, – велел он решительно и сел рядом.
Бериса отложила шитье и вышла, чтобы не мешать разговору, а Ретта начала рассказ.
– Вот, мастер, – закончила она, – не получилось в этот раз добрых вестей.
– Как же не получилось? – удивился старик. – А конец войны?
– Но…
Малиодор сделал знак молчать, и Ретта привычно послушалась.
За окном все так же ярко светило солнце, и было странно думать, что светит оно отныне для всех, кроме нее самой. Больше она не принадлежит югу, и следует вырвать из сердца все то, что до недавних пор было дорого. Творения архитекторов, сады, музыка – что толку в них? Впрочем, может, стихи и музыку она возьмет с собой. Но об этом потом. На эту тему она еще успеет поразмыслить после.
Тем временем Малиодор заговорил:
– Так ли уж страшно то, о чем ты думаешь?
– Вы о будущем? – не поняла Ретта.
Старик кивнул и почесал бровь:
– О нем, родимом. Понимаешь, я прожил длинную жизнь и могу сказать, что фантазии наши обычно оказываются куда страшнее реальности. У жизни есть ограничения и рамки, в отличие от воображения, которое, как правило, ничем не стеснено. Вот и подсовывает оно нам всяческие ужасы. Да, я тоже слышал, что Бардульв некромант. Но так ли уж ты уверена, что боги потребуют от тебя самоотречения и невосполнимых жертв? Может быть, есть какой-нибудь выход из положения?
Ретта резко подалась вперед:
– Какой?
– Ну откуда ж