потом по горнице перья. Обернулась зверем – дальше спаленки своей ни-ни, а то слуги увидят. Замуж выйду – и от мужа скрывать правду придется?
– Истинно так, – кивнул Даниил с напыщенной важностью.
– Я тогда обернусь рысью, в лес убегу, то-то бояре перепугаются! – всплеснула руками Агафия, улыбнулась и сделалась опять серьезной. – Если уж жить с человеком, то верить ему, как Богу.
– Разумная у меня сестрица, матушка, – обнял Даниил княжну за плечи. – А мы все думаем, что молода, глупа, отсылаем ее при разговорах о делах государственных.
– Я и сама не хочу в боярском совете сидеть – скучно, все важные и долго думу думают, а воск оплывает со свечей, душно в палате. Пока ты у нас правишь, а матушка помогает, я за княжество и так спокойна буду.
– Только бы скорей прогнали кередов из-под Сороцких земель – то-то была бы радость! – заметил старший брат. – Пир бы устроили мы в нашем тереме. Нажарили, напекли, наварили яств дорогих. Усадили бы бояр в тяжелых шубах, боярынь в рогатых киках, боярышень в высоких кокошниках, сыновей боярских в дорогих кафтанах, купцов богатых с семействами, а внизу столов – людей служилых, на скамьи по роду и знатности. Вынесли бы нам на золотых подносах белых лебедей, поросенка с зеленью, осетра, пироги с брусникой, пряники фруктовые в виде города. На гусях бы нам сыграли, песенки бы спели. А на широкий двор выкатим бочки квасу и меду, чтобы каждый, будь хоть кузнец, хоть пахарь, хоть холоп, мог угоститься, добрым словом, вспоминая князя щедрого. Какой это будет пир – пышнее, пожалуй, чем иная свадьба! А ты любишь пиры, сестрица?
– Лишь бы не на меня на пиру смотрели.
Евпраксия покачала головой и сказала:
– Боярышня Марфа замуж выходит завтра.
– Это кто? – спросила Агафия, искренне удивившаяся.
– Дочь боярина Кирилла, – подсказал Даниил, – такой пузатый, а борода не растет.
– Ха-ха-ха! Ой, мамочки! – развеселилась княжна еще больше.
– Худо, Агафия, что не знаешь ты совсем двор княжеский. Не просто так приезжают девицы эти в терем. Как заслужить любовь народа своего? Только вниманием. Я с боярынями пройдусь по саду, скажу им слово ласковое, а они потом мужьям и сыновьям накажут служить Даниилу верно. А ты? Приехали к тебе красавицы роду знатного – ты вышла, дала ручку поцеловать и к себе в горницу. Ни песенку спеть, ни вышивать, ни в горелки играть с ними не желаешь. Даже подруг у тебя нет. Вот и говорят в народе, что ты гордячка.
– Я? Сама знаешь, матушка, как мне с чужими невесело. Грех на мне? Грех великий. Устала я врать, а должна. Лучше уж с теми быть, перед кем мне можно не скрытничать.
– Те, кто болтают об Агафии недоброе, или сами от природы своей злы и глупы, или никогда с ней не беседовали долго. Если когда-нибудь княжна и делала промахи, то лишь по неопытности, которую должно простить, – вступился Даниил за сестру снова.
Евпраксия вздохнула. Не со злобы упрекала она дочь. Радовалось сердце материнское заботе сына