ной издательской системе Ridero
Солнцепоклонница
Солнцепоклонница, я на рассвете на улицу вышла;
Солнцем умоется, ветром утрется, проснется душа.
Солнцепоклонница… Скажешь – язычница? Так оно вышло…
Более теплого, доброго бога себе не нашла.
Просто животное, лучше ли, хуже ли утренней птицы;
Просто охота теплее согреться и слаще напиться;
Просто живу, не смелее, чем мышь, не трусливей, чем львица;
Просто красиво начать, просто вовремя остановиться.
Солнцепоклонница, кровь будоражит языческий трепет;
Солнцелюбовница, ноги в воде, ветер волосы треплет;
Просто почувствовать жизнь на рассвете я вышла;
Солнцепоклонница. Скажешь – язычница? Так оно вышло…
Сегодня я поняла, что начинаю оттаивать. Кто когда-либо получал обморожение, знает, какой невыносимой болью сопровождается возвращение тканей к жизни, возобновление кровообращения.
Я проснулась от этого ранним утром, что совершенно для меня не типично – я в последнее время не любитель просыпаться по утрам; проснулась и начала рыдать. Это был один из тех моментов, когда ты не властен над собой. Ты больше не Человек Контролирующий, просто живой организм, наконец-то ты просто животное, переживающее горе, и тебе доступно врожденное право отдаться ему без остатка. Я глотала ртом воздух, и его не хватало, как будто я утонула, меня вытащили на берег, откачали, и вот я начинаю осознавать, что произошло. У меня раскраснелось лицо, уши горели и в груди жгло. Впервые за много лет у меня жгло в груди – обычно там кололись игольчатые кристаллы льда. Хотелось закричать. Но я боялась перепугать домашних и стала думать: что делать, что делать? О! Я поеду в лес!
Я очень часто езжу в сосновый бор на велосипеде, к реке. Это мое место силы, я жила у Оки в детстве и всегда, сколько себя помню, любила ходить в сосновый бор. Идея мне понравилась, я тихонько выпила кофе, съела бутерброд с маслом, предусмотрительно взяла полотенце и поехала на велосипеде в лес. Я крутила педали десять километров, а затем, пробравшись через хвощ и осоку выше человеческого роста, подъехала к самой реке: тихое, румяное летнее утро и полное одиночество – то что надо.
Я сидела на траве у кромки воды, следила за рыбалкой чаек и ощущала себя детективом, только что нашедшим ключ к нераскрытому, давно пылившемуся в архиве делу, не дававшему покоя всю мою сознательную жизнь. И вот прозрение! Теперь я знаю имя преступника, и самое ошеломляющее – он всегда был здесь, рядом, но я не смела даже глядеть в ту сторону.
Я разделась догола и нырнула в реку: это будет для меня как крещение, мой Иордан, я выйду из реки обновленной. Течение было довольно мощным, и меня отнесло вбок; я решила не заплывать дальше середины реки, иначе мне придется потом голышом добираться обратно к велосипеду откуда-нибудь из ближайшего поселка. От этой мысли стало смешно, и это добавило сил. Вообще я хорошо плаваю, уверенно чувствую себя в воде, и мне было даже в радость побороться с волнами. Я вышла, обтерлась полотенцем, оделась, опустошила жестяную баночку Боржоми, купленную по пути, посидела на берегу, побродила босиком по песку, по зарослям мать-и-мачехи. Я вспомнила, как в детстве мама показывала мне этот лист и говорила: «Смотри, это мать-и-мачеха. Одна сторона листа гладкая и холодная, как мачеха, а обратная – теплая и мягкая, как мама». Но мне тогда казалось наоборот: та, что она называла мамой, мне для меня была шершавой и неприветливой.
Когда солнце поднялось выше, к моему берегу приплыл катер с пятью шумными рыбаками: «Девушка, можно мы у вас здесь причалим?»
Я ответила: «Здесь заминировано», – но они не поверили и продолжили высаживаться; тогда я решила, что пришла пора уезжать оттуда, и отправилась к своему любимому дубу. Кинолента моей жизни не переставала прокручиваться в голове, туда-сюда, то в прямой хронологии, то в реверсе, то на повторе; я словно пересматривала фильм, эпизоды из которого попадали в поле моего зрения неоднократно, но никогда – целиком: кое-где пленка была разорвана, кое-где – поцарапана, да и в том, что имелось, я едва ли раньше улавливала и половину смысла. Теперь же, сквозь призму нового знания, я нашла и завязку, и кульминацию, и развязку, каждая мелочь обрела логику, ключ впервые подошел к замку. Теперь я видела историю от начала до конца, ее окончательный монтаж.
Вместе с ощущением прозрения меня наполнила нестерпимая грусть, хотелось выть как по покойнику, оплакать годы, посвященные бегу по кругу, колоссальное количество энергии, потраченной впустую; нужно было, чтобы все это вымылось, вышло, чтобы мне очиститься. Я легла под дубом, как лесное животное, на теплую землю животом, и плакала, плакала, плакала, впервые за десятки лет. А потом просто лежала без сил, долго-долго, и почти уснула. Лес стоял вокруг меня ярусами, каждый ярус – в своем оттенке зеленого, солнце грело сквозь листву, на все голоса перекликались птицы. Мое лицо было на уровне стебельков травы. Я думала: вот однажды я так и останусь в земле, растворюсь в ней, и это