здесь я должна четко установить границы.
В общем, надо держать ухо востро, что бы там ни было.
Но, черт возьми, какой же он все-таки классный! Придется очень постараться, чтобы все, что я буду говорить или делать, не выдало моего интереса к нему. Красавчик всегда знает, что он красавчик. Просто знает, и все, даже скромняга, который не щеголяет этим направо и налево. Это тоже человеческая природа, красивый парень интуитивно понимает, что самая невинная улыбка, разговор, который минимум три минуты нужно поддерживать без неловких пауз, – все это тоже работает на него.
Так что, как ни крути, «дружба» эта потребует от меня больших усилий. Мне хочется, конечно, быть с ним полюбезнее, но в меру, всему есть пределы. Хочется улыбаться, если надо, но с улыбками надо быть аккуратнее. А вдруг не так поймет? Смеяться его шуткам тоже хочется, но и тут есть опасность: а если он, глядя, как я смеюсь, подумает: «Да она в меня втрескалась по уши!»
Да, придется потрудиться. Кто знает, может, в конце концов, старушка на его месте была бы лучше…
Ждем своего автобуса уже почти час. Наконец приезжает. Как я и боялась, свободных мест мало, рассчитывать, как в предыдущем, на роскошь в виде пары кресел на каждого не приходится. Какое там, выстраивается такая очередь, что, похоже, на всех мест не хватит. Вот хрень! Дилемма. Хоть мы с Эндрю и стали друзьями на время, но как заставить себя попросить его сесть рядом? А вдруг неправильно поймет? Поэтому, пока очередь медленно движется вперед и Эндрю идет за мной почти вплотную, я надеюсь, что он сам примет решение и сядет рядом. Я очень хочу, чтобы это был именно он, а не кто-то другой, незнакомый.
Пробираюсь в середину салона и вижу два пустых кресла, быстренько пролезаю к окну, и он садится рядом.
Ну, слава богу.
– Раз уж ты слабый пол, – говорит он, кладя сумку на пол между ног, – так и быть, место у окна твое. – И улыбается.
Автобус набит битком, я уже ощущаю жар горячих, потных тел. Двери со скрипом закрываются, мы трогаемся.
Теперь есть с кем поговорить, и дорога уже не кажется такой мучительно длинной. Почти час без перерыва мы болтаем о всякой всячине: про его любимые рок-группы, про то, почему мне нравится Пинк, и насколько лучше то, что поет она, чем песни «Бостон» и «Форинер», которые мне кажутся однообразными. Мы спорим с ним об этом минут двадцать, не меньше, – он очень упрямый, но вдруг заявляет, что это я упрямая, так что, скорей всего, оба хороши. Потом я рассказываю, кто такая Нэт, но об ужасных подробностях наших с Натали отношений умалчиваю.
Наступает ночь, и меня вдруг осеняет, что с момента, как мы сели в автобус и он разместился рядом, у нас с ним не было ни одной неловкой паузы.
– Ты долго пробудешь в Айдахо?
– Несколько дней.
– А потом обратно опять на автобусе?
Странно, куда-то пропало все его веселье.
– Да, – отвечаю я.
Развивать эту тему не хочется, станет задавать вопросы, а что отвечать – я пока не знаю.
Слышу, вздыхает.
– Это, конечно, не мое дело, –