и услышать что-то вроде ядовитого: «Странно, что сообразили». Или: «Скажите, пожалуйста, всё-то он знает!» Последнее – редко, крайне редко, если удавалось удивить старика по-настоящему. Был его наставник невысок, худощав, с ежиком редких седых волос, мелкими и резкими чертами лица. Правда, взгляд светло-серых глаз, мимика оставались удивительно живыми для мужчины его возраста (восьмидесятилетний рубеж он уже перешагнул).
Привязанность к этому человеку, который нередко бывал неприятным и высокомерным, Герман объяснял себе очень просто: мало с кем даже в университете можно было поговорить свободно и с пользой о важных для него вопросах. Немногие соглашались услышать другого, вступить в полноценный диалог, и уж совсем малое число собеседников являлись истинными знатоками…
Одиночество же в науке, к сожалению, быстрому прогрессу никак не способствует. У Германа завязалось несколько полезных знакомств в библиотеках, с парой коллег-аспирантов находилось о чем потолковать. Непосредственный научный руководитель Германа, которого все звали почему-то не по имени-отчеству – Константин Петрович, а по фамилии – Мохов, держался отстраненно, давал дельные советы, помогал с необходимыми публикациями, но полагал, что молодой ученый продвигаться вперед должен сам. «Я не нянька», – говорил он. Еще он нередко рекомендовал Германа различным работодателям (то консультация на киностудии, то перевод, то статья). Это очень облегчало Герману жизнь и потихоньку, за несколько последних лет, создало вокруг него хотя и тоненькую, но питательную среду. Сотрудничество всегда оставалось взаимовыгодным: Мохов знал, что Герман не схалтурит и не подведет, а «моховские» люди никогда не забывали платить. Практичный и прямой Константин Петрович по поводу денег говорил: «Без топлива далеко не улетишь». И именно благодаря его холодной и уважительной поддержке Герман решил поступить-таки в аспирантуру и защититься сразу после окончания университета. Мохов однажды сказал ему: «Вы же не хотите всю жизнь слышать: „А это еще кто такой?“ Надо сразу посягать, не стесняться, и занять, занять свое место под солнцем». Двухметровый, спортивный, моложавый, но при этом седовласый Мохов навис тогда над Германом (тоже, вообще-то, довольно рослым) и уставился на него очень требовательно. И так как с вопросами про «кто такой» Герману сталкиваться приходилось уже не раз, он внял совету.
Однако хотелось общения не только делового, но и вдохновляющего. Эту нишу и занимал Борис Вениаминович. Кажется, и наставник получал от их встреч удовольствие. На старика Герман никогда не жалел времени. А время – это единственное, чего ему бывало по-настоящему жалко.
По причине телесной дряхлости Борис Вениаминович давно не брал на себя никаких формальных обязанностей («А если я отдам Богу душу в день вашей защиты?»), но дома Германа принимал, слушал, что-то говорил. В итоге у Германа неизменно возникали новые идеи, размышления обретали новую окраску, нечто, казавшееся важным, вдруг оборачивалось сущей ерундой, и наоборот – неожиданно выдвигались на первый план как будто мелочи.
Так