и лихо водить любой транспорт.
Принца изрядно мучило, что он сперва отверг предложение, как и подобало гордому романисте, послал лациале туда, где солнце не светит… ну, а после – и суток не прошло после отказа! – сам звонил Центуриону и предлагался, как девка. Да еще радость свою не сумел скрыть, когда тот царственно согласился заключить трудовой контракт. Лука мог сколько угодно повторять себе, что все ради сына, что Чинция дала ему слишком мало времени и это очень хреновый выбор, но факт оставался фактом: он прогнулся, и теперь должен был работать на Гвиччарди. Выполнять поручения его жены, катать дамочку на машине, куда скажет, присматривать за ней, и, блядь, отчитываться боссу.
Отчитываться – вот это было противней всего… потому что означало несвободу, ошейник, цепь.
Принц со школьных лет привык делать то, что хотел и считал нужным, не боялся наказаний, и, если за содеянное прилетало по полной программе, держал ответ, без соплей и просьб о пощаде. Да, три года назад в Милане, после побоища у стадиона, из которого один злосчастный мальчишка не вышел живым, Лука никому не рассказал всей правды – просто не смог… но разве он отказался ответить за содеянное, когда сел в тюрьму?.. Кровавая тень из прошлого все еще тревожила его по ночам, и все-таки он был свободен, ни от кого не зависел. До позавчерашнего дня, когда принял на себя обязательства обеспечивать сына и работать на Бруно Гвиччарди.
Принц готов был отдать Центуриону должное – тот вел себя как настоящий мужик, спокойный, рассудительный и щедрый, ни словом, ни жестом не намекавший, что между ними когда-то была вражда. Да и сама вражда поблекла, стерлась, как старая краска, и все их стычки, мерялки, дележки территории казались детской возней в песочнице. Бруно четко объяснил, что ему нужно, оговорил правила и убедился, что Лука его понял; подтвердил сумму месячного вознаграждения и условия оплаты переработок. Жаловаться было абсолютно не на что, и к работе он приступил даже раньше, чем рассчитывал.
Жена Бруно, синьора Магдалена, которую Принц при первом знакомстве в сердцах обозвал «сумасшедшей дурой», потом – с подачи друзей – насмешливо именовал «русалкой», на поверку оказалась весьма приятной молодой женщиной. Пожалуй, даже красивой на свой манер… с выразительными глазами, пухлыми губами и тонкими руками, и с по-настоящему шикарной шевелюрой цвета печеного каштана. Волосы у Малены не вились, но были гуще, мягче и длиннее, чем у Чинции, и пахли слаще, земляникой и зелеными яблоками. И простая черная одежда, хоть и напоминала о трауре, очень ей шла.
А самое главное, она не вела себя ни как сумасшедшая истеричка, ни избалованная богатая цаца… держалась с ним спокойно и ровно, не помыкала, не ныла и не заигрывала. Ему было приятно рядом с ней, но он не знал, что делать со странным смущением, что охватывало всякий раз, когда Малена до него дотрагивалась, садясь на мотоцикл, и во время пути, или вот только что, за столиком кафе…
Принц как