подошел ближе к окну и подставил лицо под дождевые капли. Зубы стучали от холода, но он с бессмысленным упрямством продолжал стоять так, пока не лязгнул металл. В двери открылось окошко. Альберт скосил мутный взгляд. В открывшемся проеме показалась голова дежурного, который с преувеличенным весельем спросил, просовывая ужин:
– Ну что, Алмазов, жив, что ли, еще?
Альберта опять настиг приступ кашля. Он слышал, как дежурный буркнул:
– Живучий, сука. Жри, тогда, давай.
Окошко захлопнулось и тусклая полоска света, которая пробилась в камеру из коридора, исчезла. Стены погрузились в серый мрак. Альберт выругался и взял тарелку. Пока совсем не стемнело, надо поесть. Он втолкнул в себя пару ложек. Потом поставил тарелку обратно и замер, стараясь сдержать рвотные позывы.
То, что его держали в такой камере, было не концом света. В другой раз он не обратил бы на это внимания и не страдал бы так. Но сейчас сильно ощущалась слабость после длительной болезни. Уже совсем скоро предстояла пересылка в Верхнеуральск. Про тамошнюю колонию ходили тревожные слухи, но Альберт не боялся этого. Больше пугало собственное состояние. Мозг потерял прежнюю остроту и скорость и был как будто набит мокрой ватой.
Альберт растянулся на тюремной кровати и попытался расслабиться. Без матраса лежать было неудобно, если не сказать, что больно. Он закрыл глаза, обхватил себя руками для большего тепла, и попытался абстрагироваться от внешних обстоятельств. От звуков дождя, ощущения холода, неясного шума, доносившегося из коридора, пульсирующей боли в голове и жгучей – в области груди. Сердце наполнилось таким нестерпимым отчаянием, что он зажмурил глаза.
Альберт согласился бы, что из одиночества можно извлечь пользу, но, по большей части, оно все-таки губит, заставляя человека погружаться в глубины себя, докуда прежде не было ни времени, ни возможности добраться. Это не первая одиночка в его жизни. Но в этот раз, из-за проблем со здоровьем, заполнить пустоту толком ничем не удавалось. Оставалось только беспомощно лежать и вести эту ожесточенную войну с самим собой.
Это состояние пугало и против его воли затягивало еще глубже. В какой-то момент он потерял ощущение времени и пространства. Стены карцера больше не ограничивали. Перед внутренним взором как будто открылся новый порядок глубины, такой, что все прежние глубины просто растворились в нем. Мелькнула мысль, что он, быть может, сходит с ума. Но в следующую же секунду эта мысль выпорхнула из головы. Состояние изменилось. Страх, который охватил его, быстро таял, уступая место покою. Такому покою, которого он не испытывал прежде никогда. Покою, который, как ему казалось, должен был иметь неземную природу. Он не имел никакого отношения к текущей реальности, был сильнее нее, гнул и сминал ее как карточный домик. Проникал в каждую клетку его тела, наполняя новой силой, трансформируя мысли.
Альберт всерьез подумал о Боге. Если он есть, то, наверное, должен ощущаться как-то так. Альберт лежал, глядя широко