Сам хотел покаяться, да не успел.
– Да тебе креститься, только грешить, – хмыкнул тот пренебрежительно.
– Просит она беседы… встречи с тобой наедине… – Задов замялся, подбирая слова. – Аудиенции желает.
– Сама?
– И Павел Тимофеевич намекал прямым, можно сказать, текстом.
– Невесты ему не жаль? – уставился Странников на приятеля и пожал плечами. – Не по себе даже… Всякое бывало, но чтобы жених своей возлюбленной… Помнится, во времена феодализма господин имел право первой ночи. Прямо дикости древней истории Глазкин устроил. Ради каких же собственных благ? Что он за это попросит? Не знаешь, старый плут?
– Ну, это уж их дело, – отвернулся Задов. – Мне велено просить вас… А с другой стороны, прижмёт, так и не такое сотворишь.
– По собственной шкуре судишь?
– Да что ты меня-то пытаешь, Василий Петрович! – взмолился артист. – Ну виноват я перед тобой кругом. Но покаялся же… Ждёт она тебя сегодня.
– Сегодня?.. Торопятся оба. Знать, совсем приперло.
– Ехать же Павлу Тимофеевичу в Москву на днях! Ему бы хотелось заранее знать насчёт вашего мнения… о встрече с Павлиной, ну и это… насчёт звоночка по поводу свары с Арлом…
– Где она будет ждать?
– В моём кабинетике. Вы там бывали. Уютный уголок.
– Старый развратник!
– Жизнь заставляет.
– Во сколько?
– Она даст вам знать… как начнут расходиться.
– Ты уж тогда сам на дверях подежурь, – сдвинул брови Странников. – Вдруг эти двое, жених с невестой, ещё что-нибудь удумали.
– Да что вы, Василий Петрович!
– От этой парочки всего можно ждать. Смотри, чтобы ни одна мразь туда не сунулась и не догадалась!
– Разве можно, Василий Петрович.
Странников не раз бывал в тайном кабинетике артиста. Всё здесь подчёркивало вкус владельца, его аккуратность, склонность к маленьким, но приятным излишествам и, главное, – служило тому, ради чего уголок был обустроен и засекречен.
Кожаный диван жёсткий, без малейшего намёка на скрип, но с мягким тёплым покрывалом, изящная форточка, до которой легко дотянуться с ложа и прикрыть при надобности без всяких усилий, торшер, музыкальный аппарат с набором пластинок, в глубине изящный маленький душ на одного человека с зеркалом во всю стену и огромная картина напротив дивана. Всё полотно закрывал страстный зад пышной красавицы, но, повернувшись будто невзначай, шалунья грозила пальчиком каждому, кто слишком задерживал на ней свой любопытствующий глаз.
Странников даже помнил запах, царивший в той комнате, но, когда он приоткрыл дверь, всё забыл, его окружили новые ароматы и в полумраке горячие голые руки обхватили его, а жаркие губы впились до боли.
Когда они прощались, форточку раскачивал предутренний просыпающийся ветерок; в банкетном зале царила могильная тишина.
– Мне здесь понравилось, – зевнула она сладко, прищурилась на картину и, упёршись пальчиком в откровенно призывающий зад натурщицы,