время – великое и что именно мы стоим в центре жизни, т. е. в том месте, где сходятся все духовные нити, куда доходят все звуки [Блок 1989: 64].
Начало 1912 г.
Пока не найдёшь действительной связи между временным и вневременным, до тех пор не станешь писателем, не только понятым, но и кому-либо и на что-либо, кроме баловства, нужным [Там же: 103].
Откроем «Дневники» М. М. Пришвина, не только замечательного русского писателя, но и до сих пор недооценённого отечественного мыслителя, и погрузимся в увлекательное чтение. В художественном по своей структуре тексте постоянно встречаются узелки мысли, которые останавливают читателя своей неординарностью и неожиданностью языковой формы.
«Гораздо важнее увидеть жизнь, чем изменить её, потому что она сама изменяется с того мгновенья, как мы её увидали» [Пришвин 1990: 95]. Увидеть значит изменить – эта парадоксальная мысль может быть интерпретирована по-разному. В лекциях об экологии языка она оказалась весьма уместной. «Вопрос: что обозначает слово родина и слово отечество, – какая между ними разница? Ответ: родина – место, где мы родились, отечество – родина, мною сознанная» [Там же: 98]. В этом суждении, лингвистически отнесённом к вопросу о синонимах, найдём и воспитательный момент.
Исследователю русской литературы покажется интересной оценка Пришвиным феномена Обломова:
«Обломов». В этом романе внутренно прославляется русская лень и внешне она же порицается изображением мертводеятельных людей (Ольга и Штольц). Никакая «положительная» деятельность в России не может выдержать критики Обломова: его покой таит в себе запрос на высшую ценность, на такую деятельность, из-за которой стоило бы лишиться покоя. Это своего рода толстовское «неделание». Иначе и быть не может в стране, где всякая деятельность, направленная на улучшение своего существования, сопровождается чувством неправоты, и только деятельность, в которой личное совершенно сливается с делом для других, может быть противопоставлено обломовскому покою. В романе есть только чисто внешнее касание огромного русского факта, и потому только роман стал знаменит [Там же: 110].
«Мысль изреченная только тогда не ложь, если она изрекается в лично сотворенной форме» [Там же: 143] – подсказка не только писателю, но и каждому пишущему, в том числе филологу. «С пользой для себя читаю только те научные книги, в которых нахожу подтверждение, а чаще расширенное, более умное понимание и раскрытие моих собственных догадок» [Там же: 159] – чтение расширяет область твоих догадок, чтобы последующее чтение было более результативным. «Мы поглядели с ним друг на друга и, как это бывает, без слов уговорились дорогой молчать и не мешать друг другу думать» [Там же: 169] – отличный пример параязыка и отличный аргумент в паралингвистике. «…Школьникам постоянно навязывают научное понимание действительности, минуя совсем их удивление <…> А надо идти навстречу самому удивлению» [Там же: 176] – в филологическом образовании это тоже удачный методический ход. «Литература, вероятно, начнётся опять, когда