что разрешил им встретиться. Именно это заставило последующего министра финансов России Витте заметить, что земские учреждения «не выполнили требования принципа самоуправления» и позже вызвало едкое замечание Ленина о «седельно-сцепном устройстве российской государственной администрации».
Самой эзотерической мерой была вполне неоспоримая правовая реформа, которая, по-видимому, вошла в российскую юриспруденцию дабы осквернить принципы верховенства закона, независимость судов и равенство всех перед законом. Но это ни в коей мере не противоречит прагматическим основам традиционного Российского правового положения, а именно, что закон – это эманация и инструмент царской воли. Это во всех смыслах противоречит тому, что Александр I отвечал генералу в «Войне и мире» Толстого: «Я не могу», генерал, я не могу, потому что закон сильнее меня». И когда граф Пален, враг реформы, стал министром правосудия, он позаботился о том, чтобы никакие юридические абстракции не мешали с «исполнительной власти, (гарантированной положениями устава 1864 года) принять меры для предотвращения политического преступления и незаконной деятельности»
Закон о цензуре (а точнее, «временные правила» цензуры) в какой-то степени подменил административные меры по борьбе с литературными и журналистскими отклонениями, и заменил предварительную цензуру на систему «предупреждений», возможностью изъятия книг и периодических изданий после факта публикации. Но история издательского дела в царствование Александр II и его преемников продолжали подтверждать мнение Талейрана о том, что дар слова дается человеку для того, чтобы он мог скрывать свои мысли. Интересно, что официально власти утверждали полную независимость прессы на том основании, что Россия свободна от партий, в отличие от «так называемых конституционных государств», где пресса была не «выражением общественного сознания», а инструментом интересов государства. Цензура интерпретировалась как средство защита общественной безопасности. По словам Каткова, «то, что не противоречит закону и институтам страны, что не оскорбляет общественную нравственность, что не является обманом и подстрекательством к насилию – может быть выражено в прессе с абсолютной независимостью».
Только более поздняя реформа армии, сработанная одним из самых благородных и гуманных русских солдат, генералом Дмитрием Милютиным, братом помощника министра внутренних дел, была восхитительна. Представляя всеобщую военную службу, с некоторыми оправданными и обоснованные исключениями, и, в частности, гуманизацию всей системы, реформа превратила русскую армию, (во всяком случае, до тех пор, пока преемник Милютина, Ванновский, не отменил большую часть работы своего предшественника), из исправительного учреждения в одно из самые просвещенных учреждений европейской военной истории XIX века.
Акт 1874 года был последней мерой