из моих коллег начали недоумённо перешептываться, что со мной происходит вот уже две злосчастные недели. Они всецело понимали как это несвойственно моей педантичности опоздание, не выход на работу и даже мною выдуманная болезнь. Я принадлежал к числу тех родившихся в рубашке, кто очень редко болел, а если и занемог, то не подавал и виду. Но мои мысли были не здесь. Они были вне суетности окружающей меня среды. Они пышно парили в недосягаемом воздушном пространстве, отправляясь восвояси.
Предначертанная встреча после неистово поглощала меня махом своей данности. Меня пленяла оставленная мною недосказанность между нами. Приближение ночных бесед не могло превозмочь часовой отрезок отведённого времени. За две недели во мне кипела огромное желание высказать невысказанное, спросить не спрошенное и узнать неузнанное.
Мне хотелось восполнить всё, что мне казалось как будто бы утерянным за две недели. Поспешно вернувшись в свою обитель, я застал его за приготовлением яичной фритаты с добавлением тёртого сыра пармезан. С врождённой дружелюбностью он встретил меня со словами:
«Сначала довольствуемся ужином, а затем можешь мне докучать утомительными вопросами. Bon apetit»
Говоря откровенно, мне не хватило стойкости и решимости спросить о его зловредной привычке. Поэтому я неумолчно пытался найти проблеск меня интересующего вопроса в его красноречивом взоре.
«Уютное гнёздышко для неискоренимого одиночества», вдруг неожиданно подметил он.
Я лишь синхронно мотнул головой, соглашаясь с его замечанием. Я не мог понять, как этот ещё не полностью осведомлённый о моей жизни человек с лёгкостью вот уже не в первый раз подмечает изъяны моего душевного состояния.
Видимо в этом и есть предназначение истинного друга видеть незримое в близком человеке.
Он провёл у меня этот день. Этот молниеносно промелькнувший радости день. Наши беседы неслись хлещущим водопадным течением. И мы не заметили, как вечно подвижные стрелки часов пробили четыре часа утра. Своим полдневным присутствием он возместил двухнедельное отсутствие. В бессонно ночном отрезке времени мы успели выплеснуть наружу застоявшиеся гулкие воспоминания о прошлом. Как на ладони обнажил пред ним своё отдалённое прошлое размеренным движением вальса, ушедшее в теневое забвение паркетного зала. Поочерёдно и поимённо рассказал ему о мнимых недругах и друзьях мимолётно окружавшие меня на незначительных промежутках жизни. Поведал ему о сплошном сиротстве, с законами которого я примеряюсь вот уже долгие годы. Нет, нет терпящий меня читатель, я не пытался снискать его жалость к моей выпавшей доле. Жалость можно испытывать лишь к тем, в чьих глазах погасает последняя искорка огня жизни. А все остальные везде и всюду протягивающие свою жалостливую ручонку вызывают лишь неотторжимое презрение к безвольности человеческого характера. Мне необходимо было вывернуть наизнанку внутренность всего того что тяготило меня несколько