как доедаются дольки сыра с каёмочкой розоватой плесени. Я тешил себя надеждой, что он тоже пребывает в ожидании полного опустошения café. Отныне с другими случайными людьми я лишь перекидывался парой слов какие и положены были гарсону. Эта сухость моей вербальной речи была несвойственна моим устам. Последний гость за столиком покидал наше café дождавшись свою напомаженную мадмуазель, которая так сияла от радости предвкушения ночной жизни. И лишь за барной стойкой восседал сгорбившийся мужчина пятидесяти лет, чинно напившийся седьмым по счёту бокалом португальского портвейна. По его хмельному признанию мы поняли, что он скорбит по дочери умершей от лейкемии. Разделяя с ним накопившуюся скорбь, мы с пониманием проводили его до дороги и усадили в такси. Ему оставалось только поведать таксисту свой адрес. Как отвратительно возвращаться туда, куда заглянула смерть.
И вот долгожданное необъятное опустение. Александр так и не допивал остатки истинности, кровоточащие по стеклу. Я подошёл к нему, напомнив о пресловутых условностях нашего заведения.
«Мы закрываемся», смог лишь выдавить я.
«Знаю, но я жду друга нашедшего в вашем лице», со всей убеждённостью выговорил он.
Мы вышли из опустелого кафе и брели по пологому тротуару, освещаемого рампами ночных фонарей, над светочем которых резвилась неугомонная мошкара. И в этот самый прогулочный промежуток он поведал мне о том, как оказался в Монпелье. Он жил здесь уже два года. Они вынуждены были переехать во Францию из-за отцовской работы. Он работал в консульстве Великобритании.
Он был весьма обеспеченным молодым юношей, холерик с твёрдым стержнем во внешне-проявляемых им действий. Никогда не вынося наружу тешащих его чувств и не подпуская к себе ни единой души, он оставался одушевлённой инигмой, приводившей в замешательство всех его псевдо друзей. Матери у него не было, умерла она очень рано, смутные и шаткие детские представления о ней подобно невоспламеняющейся зале, были покрыты в его памяти саваном омертвелых воспоминаний. Отец его радовал своим присутствием только раз в месяц, выбираясь, домой как на командировку. За домом смотрела гувернантка, как рассказывал Александр.
Мы уже доходили до моего пристанища одиночества, как он воскликнул со всем жаром своего восхищения:
«Какой осиротелый район».
Меня сразу продрала до дрожи его тонкость замечания. И вправду этот глухой район грузно находился в арене, не обрываемой тишины. Выцветшие стены домов тлели в красках давешней красоты. Пожалуй, любой обозреватель со стороны не желал бы вторгнуться в серость этой толщи домов.
Мы стояли возле изгороди детской площадки и вспоминали благодать беспечного детства. На диво бесценное время. Сквозь призму радужных воспоминаний по отроческим годам, смотрели мы на выстроенные увеселения для детей.
Выстаивая в молчании полуночного города, мы издали окидывали взглядом случайных прохожих. Под нашим молчаливым надзором луна плавно претворялась в тонкий изгиб полумесяца. Мы прощались с данным радостным