упрекал в инфантильном поведении. «Он меня оскорбил!» – Саша поджала задрожавшую нижнюю губу и, как бы поправляя прядь у виска, прикрыла глаза, опасаясь, что кто-нибудь из спорящих обернётся, наклонится, скрипнув под собой металлическим стулом и шипяще, но всё равно громко, спросит: «Вы что, плачете?»
«Я думала… может, мы передвинем дату?»
«Мне надо подумать».
А вечером напористый и улыбчивый Стёпа Григорьев предложил прогуляться. «Вот с кем я чувствую себя спокойно», – не чувствуя груз на плечах, она шла с ним по облитым жёлтым светом фонарей улицам. Он веселил и выслушивал, вытягивая из утомительных пытливых разговоров с Алексеем, был далёк от свадьбы и, зная о ней, отчего-то не отвернулся. Часто утром Саша просыпалась, зная, что на экране телефона будет ожидать одна или парочка песен, подобранных им. С деланным видом музыкального критика Степан рассказывал о той или иной композиции, словно открывал девушке новый материк. Летящий, не обременённый проблемами и обязательствами, он, конечно, не требовал ничего такого и от неё.
Они говорили на темы, которым не давали названия, и каждый оставался со своими невысказанными вслух, недосказанными мыслями. И те колобродили безымянными, желая когда-нибудь приткнуться к конкретному откровенному предложению, правом сказанному, брожением мысли выплеснутому.
– На этих выходных соберусь с ребятами и наконец-то поиграю на барабанах, – восторженно обронил юноша.
Саша была не очень разговорчива в этот вечер, погружённая в раздумья. Ожидалось, что после откровенного разговора о замужестве Степан будет менее словоохотлив или испарится, игнорируя коллегу на общих рабочих мероприятиях. Во всяком случае, даже в этом городе, где прожил до пятого класса школы, у него остались друзья, Иван, например. Но он отчего-то продолжал писа́ть, подмечая, что они друг друга хорошо понимают.
– А ещё я неплохо играю на гитаре, перкуссии и даже битбоксил и пел. Но автографы не раздаю – только если личное интервью, – он посмеялся, слегка коснувшись предплечьем Сашиного плеча, видя, что она чем-то раздосадована. – Но предугадывая твой вопрос, смею разочаровать – не играю больше ни для кого лично.
– И мне? – Саша с подозрением посмотрела на него, склонив голову на бок. «Стесняется что ли?»
– И тебе. Не обижайся, но это не обсуждается – в своё время я обесценил талант – играл направо и налево, чтобы произвести впечатление, а теперь даже самому себе играть невмоготу.
Возникло неприятное зудящее предположение, что её обманывают по какой-то несущественной причине.
– Ты помнишь самую первую покупку на собственные деньги, или какую-то особенно запомнившуюся? – Саша не стала выпрашивать или настаивать на объяснении и пожелала сменить тему разговора.
– М-м… – Юноша задумался, и между бровями пролегла складка, но тот час разгладилась, когда он мотнул головой. – Нет, не вспоминается что-то.
– А по лицу не скажешь.
– Я подумаю. А у тебя?
Они шли по неровному,