сохраняя невозмутимость, но блеснувшие злостью глаза и нервно дёрнувшийся кадык выдали истинное отношение к сказанному. Освободив подъезд к воротам, он чуть протянул машину вперёд и припарковался через дорогу – напротив дома Самойловых.
– Так я не понял, – проводив взглядом парня, заходящего во двор к соседям, поинтересовался отец. – Почему без Артёма?
Андрей поморщился – он никогда не делился с родителями проблемами и не собирался делать этого сейчас, поэтому не желая развивать тему, неопределённо махнул ладонью и направился к стоящей на обочине «Субару»:
– Не переживай. Приедет. Попозже. Я решил себе отпуск до третьего апреля устроить. В понедельник съезжу в Брянск и привезу.
– А что случилось-то? – не отставал отец. – С Ириной поругался?
– Вот ещё! – ничуть не погрешив против истины, открестился Андрей – он ведь и правда ни с кем не ругался. Пока. – Там у них экскурсия трёхдневная нарисовалась. В Москву. Цитирую – «зашибическая». Ну не мог же я оставить его без Останкино?
– Да, в Останкино я бы и сам на экскурсию сходил! – согласился отец и посторонился, пропуская авто. – Ну ладно. Ты давай загоняй в стойло коня, а я к Самойловым, за Милой схожу.
Загонять машину во двор и закрывать ворота Андрею пришлось под душераздирающий лай неказистого чёрного пёсика, с яростной истерией носящегося по огороженному рабицей вольеру. Подумать только: ростом с крупную кошку, но шума как от десятка собак! Отец всегда любил таких – мелких и голосистых, чем-то похожих на него самого и потому, наверное, отвечающих преданной любовью. Зато Андрей удался в деда по материнской линии и потому вырос высоким и молчаливым. Напоследок подмигнув уже начавшему хрипнуть Биму, он закрыл за собой гараж и двинулся к дому по дорожке, выложенной диким камнем.
Мать ждала на пороге, второпях выскочив в одних носках. Невысокая, стройная как девушка, с серебристо-белой головой и гладким, почти без морщин лицом, она и в шестьдесят три года всё ещё оставалась красавицей. Заметив неуверенно-изучающий взгляд, устремлённый на ведущую к дому дорожку, Андрей резко ускорился и пересёк разделяющее пространство в несколько гигантских шагов: не хватало ещё, чтобы она бросилась навстречу почти босиком.
– Андрюшенька! Сынок!
Хотя он и наклонился, матери всё равно пришлось встать на цыпочки, чтобы обнять его. Не сводя щемящего обожающего взгляда, она взяла в ладони его лицо и поцеловала сперва один, а потом и другой глаз. Будучи ребёнком, он всегда стеснялся этих «телячьих» нежностей – пытался избежать их и удрать; только с годами стал относиться к ним терпимее. И всё равно, каждый раз, после долгой разлуки, глядя в усталые и печальные глаза, Андрей испытывал растерянность и смутные опасения.
Что-то неправильное и странное виделось ему в этой любви. Ладно бы мать была квочкой или, как сейчас говорят – «яжематерью». Так нет! Она никогда не истязала его гипертрофированной заботой, наоборот, опасаясь «распустить», порой проявляла