ватными, но не в смысле, что мягкими, а словно чужими.
Легендарное обоняние синга, даже искажённое дурманом, подало тревожный сигнал. Ветер принёс ощущение чужаков, пахло белым и солёным, словно слёзы, а ещё чем-то подземным, редко попадающим под солнечные лучи. Рука скользнула под короткий тёмный плащ к поясу, ладонь обхватила шероховатую оплётку кинжала. Боевой меч перед ночью кити синг оставил в шатре, так сделали все, но небольшой острый клинок всегда оставался при нём.
Крылья носа Рина задрожали от дыма чужого костра, разведённого на хрупких, пахучих ветках старостойника: беззаботность, нестабильность, случайность. Нет, не вооружённый отряд, эти бы к ночёвке в степи подготовились основательно. Следующий порыв ветра подтвердил: их двое – самец и самка, и они разных видов. Это Рин смог определить просто по запаху. Мелодию – тонкий пересвист – он услышал позднее, чем определил обстановку.
Рин остановил Мальчика, когда в околке, окружённом чахлыми деревцами, мелькнуло оранжевое пламя костра. Подкрался незаметно, как мягколапый зверь, притаился за разросшимся кустом.
Их действительно было двое. Беловолосый грум, светящийся в ночи рудной пылью на пепельной коже, из тех, что живут в подземных городах и выходят на поверхность только сторговаться. И юная человеческая женщина в одежде грумов, по их же обычаю подстриженная до плеч. Девушка в данный момент пыталась танцевать. Это она делала, по сравнению с рабынями сингов, просто ужасно, но что-то непонятно привлекательное мелькало в её ломаных, неуклюжих движениях.
Рин даже забылся на минуту, тихо наблюдая, как отсвет огня скользит по её угловато выгнувшейся спине, сонно переливается в каштановых блестящих волосах, гасится в коричневых по локоть перчатках, которые она заводит над головой.
Синг чувствовал, что ему становится лучше, кровавые пятна ярости, залившие глаза, бледнели, растворяясь в озорном покое, которым веяло от компании. Эти двое нравились Рину. Он уже совсем собрался раскрыть себя, выйти, посидеть с ними у костра, когда девушка сбилась с такта, резко опустила руки и рассмеялась.
Волной ярости вместе с её смехом окатило Рина. Эти двое… Как только он расслабился, нанесли удар. Они тоже смеются над ним, издеваются, кривляясь: «Малыш Рин, сопливый малыш Рин, который не может взять женщину», тени множились, окружая его, сжимали гибельное кольцо, в котором синг задыхался. Ненависть к смеющейся самке, к её нечеловеческому дружку, к их омерзительному уединению охватила Рина, его затрясло.
Он подскочил сзади, почти не скрываясь, но они всё равно до последнего так и не заметили его. Гулко отдался в руке удар, который Рин нанёс светящемуся в ночи рудокопу. Тот повалился как мешок с корнеплодами, чудом не попав головой в костёр. Девушка смеялась, её реакция опаздывала за движением синга, она жила на три секунды раньше и пребывала в счастливом прошлом, когда Рин ещё не метнулся серым диким зверем из-за куста.
– Я могу, сука! – закричала ярость голосом синга и всем телом врезалась в пропахшую чистыми солёными