сказал он торжественно. – До сих пор мы с Ваном вдвоём открывали и закрывали ночь кити. Сегодня ты присоединишься к нам. Ещё один синг из сыновей стратега Ошиаса стал взрослым, а, значит, все мы стали сильнее.
Маленькая рабыня протянула пиалу Рину. Он, стараясь держаться уверенным перед сотнями взглядов, направленных на него, опрокинул в себя чашу, проглотил всё залпом. Сначала почувствовав только обжигающую теплоту. Мгновение спустя в нём разом и на языке, и в горле, и в голове, разлетелись тысячи осколков. Имена им были – горечь, сладость, огонь и ветер – всё сразу и невпопад, кубарем, хаосом, перехватывающим дыхание безумием. Что-то подобное случилось с ним в детстве, когда он упал с коня. Тогда так же земля и небо поменялись местами несколько раз, а в груди пели и восторг от сумасшедшего движения, и ужас перед неизведанным. Юный синг Рин перевернул чашу, показывая, что в ней не осталось ни капли, и толпа взревела в экстазе предвкушения.
Каждый из присутствующих в ночи кити подходил к чану и получал пиалу с хмельным молоком. Казалось, его светящийся аромат звенит в странной густой тишине. Наконец первую чашу допил самый последний раб. Внезапно грянули барабаны. Зазвенели пиалы в нарастающем гомоне поплывших голосов, где-то послышался смех, по пальцам потёк жир от жареного мяса, на который тут же липла пыль.
Ночь кити началась.
В барабанную дробь незаметно вливался тонкий голос нездешней жалейки. Над головами пирующих поплыли незнакомые, вытягивающие душу звуки. Девчонка поднесла вновь наполненную пиалу. Рин выпил залпом, стараясь не поперхнуться, по телу разлилось уже спокойное тепло. Ему казалось, что ничего не осталось на нём – ни одежды, и даже кожи, вен и сухожилий. Обнажённая душа с непривычки обжигалась о музыку, и это состояние будоражило одновременно и чем-то болезненным, и сладостным. Рин испугался, что вот-вот это ощущение закончится, схватил протянутую чашу и выпил ещё, уже не замечая горечи взрывающего тело и душу фейерверка. А потом ещё.
Тан поднялся, резко и громко хлопнул в ладони, все барабаны и тонкий голос незнакомого инструмента, брямканье черпака о чан и пиалы разом стихли.
– Ну же, малыш Рин, пора становиться мужчиной, – сказал брат, и толкнул к его ногам девушку, что подавала младшему сингу хмельное молоко. Двое рабов, пряча похабные улыбки, распахнули полог специально украшенной гирляндами красных полотен палатки. Внутри мелькнули вытертые до мягкости потёртые аляповатые ковры.
Рин вдруг почувствовал, что девчонка – грязная, пахнет тухлой рыбой и навозом, который на ночь прикладывают к телу рабы, чтобы согреться. Хмельное очарование испарилось. Воздуха не хватало. Рин замахал руками, испугавшись, что рабыня сейчас придвинется совсем близко, и он совсем не сможет дышать, и все поняли это.
Тогда Ван захохотал – пьяно, хрипло, словно знал что-то очень важное, о чём Рин не догадывался, этот смех размноженным эхом загудел в голове младшего синга. Показалось, что над ним смеются все, кто