не откроет глаза, то как будто ничего не произошло. Не было момента, когда Тинар вдруг, всё ещё улыбаясь, упал лицом вперёд, а она не успела даже удивиться, потому что тяжёлая тень со стремительной яростью сбила её с ног и душно навалилась большим телом. Всё, что ещё совсем недавно составляло основу жизнерадостной Эль, все эти мечты и фантазии, оказались глупыми, детскими, совершенно никчёмными в одно мгновение. Она стала женщиной, и в ней навсегда поселились страх и боль.
Ладони выворачивало судорогами, они лихорадочно выгибались под неестественным углом и так горели, что Эль казалось: прикоснись к чему-либо, тут же вспыхнет. Она лежала неподвижно, а пальцы встревоженными пауками сами по себе судорожно ворошили густой, наполненный печным жаром воздух, забирали в щепоть мягкое полотно постели, тут же отпускали его, словно стремились выпутаться из невидимой сети.
Пухлая рука мягкой рукавицей осторожно накрыла выгнувшуюся ладонь.
– Эко из тебя желя-то кидает, – тихо прошелестело рядом с Эль. Голос был глубокий и рыхлый, как перина, в которой она утопала. – Вот только выхода ей нет, в обратку шукает.
Тёплая ладонь задержалась на минуту, поглаживая, затем прикосновение исчезло. Раздался вкрадчивый скрип половиц, и голос донёсся уже откуда-то со стороны. Слова незнакомые, но Эль понимала, о чём идёт речь:
– Если в торопь не сподобимся, так ты, девка, совсем изуметися. У були Надеи есть знань, как забеду истаяти. Буля Надея накрутит тебе Одолень-Ляльку, купно с нея смагу умирим. Ты уж перемоги, а буля Надея крутить к теми сповадися, на зоре желю почнём истаяти.
В губы Эль мягко ткнулся тонкий носик какой-то посудины, во рту стало вязко от просочившегося на язык зелья. Она хотела сказать, что ей ничего не нужно, попросить оставить в покое, но голос не слушался. Как рыба без воды Эль беззвучно открывала и закрывала рот.
– А ты пока почи, чего в напрас-то сердце тягати…
И Эль опять провалилась в сон.
Когда она, вернувшись в реальность, осмелилась наконец-то открыть глаза, то первое, что увидела: пересекающиеся над кроватью деревянные балки. С каждой из них свисали десятки веников из сухих растений, кое-где тронутые нежной паутиной. Эль повернула голову, упёрлась взглядом в низкое окно, завешанное распоротыми мешками. Сквозь прорехи пробивался свет, значит, на улице стоял день, хотя в комнатушке царил полумрак.
Посредине грелась небольшая жаровня, огонь в ней уже истощился, только краснели несколько угольков, от которых шло тепло. Над угольками протянулась верёвка, на ней тесно сушились какие-то тряпки. В самую последнюю очередь Эль разглядела за жаровней маленькую, круглую женщину. Она склонилась над небольшой посудиной – чистила корнеплод, аккуратно срезая проросшие корешки. И делала это с таким удовольствием, что Эль тоже захотелось присоединиться, хотя она никогда раньше не чистила корнеплоды.
Со стороны окна подул сухой, прохладный ветер, Эль закашлялась, и женщина, не торопясь, повернула к ней голову. Живые