дожидалось,
покуда я дойду до этой точки – слаб и связан,
чтоб окончательно добить то, что осталось
и призвало депрессию – обратный путь заказан.
Теперь уж без меня. Скучайте и решайте.
Ещё я здесь пока. Всё кончено. Прощайте…
Еще два слова хочется сказать. Увы, напрасных.
Давно известно, что нет в мире вечных истин,
пусть бесконечно добрых и прекрасных,
но беззащитных пред лжецом, глупцом, софистом,
которые б не вывернули наизнанку
не превратили б в зло, в чаду разбойного запала,
на дыбе подлости и глупости. Любовь пропала.
И засвистели петли Линча спозаранку.
И дружно топоры стучали в такт.
И сея страх, костры, тиранам угождая, как приманку,
до времени скрывали неизбежность бумеранга,
апостол с дьяволом подписывал контракт.
Тоскуя, смерть играла и влекла, звала, пугала,
флиртовала, ревновала, изнывала, оживала.
И нравственность сама,
сухим, бездушным, злым параграфом бряцала.
Торгуя честью, жгла
и головы рубить сплеча, не уставала.
Под знаменем насилья и обмана,
во имя высших целей, сея смерть.
Смердя и разрушаясь под пятой тирана.
И как же жить теперь, смиряться и терпеть?
И полюбить, как божью кару, плеть?
Когда одна и та же скользкая идея
в пространстве «умственного тупика»35, потея,
умы затмила, совесть усыпила. Теперь
кому-то служит оправданьем черных дел,
во имя будущего или для сегодняшней корысти,
тем, кто дорваться до короны не успел
и всеми силами стремится путь себе расчистить.
И тут же вдруг она меняет лик вчерашний,
трепещет, бьется знаменем на башне
последнего оплота светлых сил,
упырь от имени которых, правду огласил.
И превращается румянец павшего героя
в провалы черные невыплаканных глаз
иссохших матерей, беззвучно воя,
взывающих о чуде каждый раз,
к испепеляющим лучам,
грозящим с черных туч сойти,
надежда умерла, отравлена душа и нет пути.
И неизбывная тоска невоплощенных чаяний,
и скорбь у Места Лобного, и свечек вереницы,
когда чистейший ангел во плоти,
неотличим от каверзной блудницы.
И древних мудрых книг молчат,
отравленные злом страницы.
Достоинство забыто, рабский дух подмял
священную десницу.
И коридоры бесконечные унылые больницы,
привычны ко всему молчат,
как закопченные бойницы.
Когда подлец с героем в танце смертном,
сцепившись кружатся, как мощные крыла
одной машины смерти желтозубой.
Повсюду кровь и ложь, привычной смерти мгла.
И силятся стихи читать запекшиеся губы,
толпе с налитыми навыкат кровью – души грубы
отрубленная