это. Точно ожили кошмары, обретя плоть и кровь, и мерещилось, будто в жилище тоже становится темнее, и уже вползают туда, спускаясь по дымным извивам, демоны стужи и мрака. Люди цепенели от ужаса, чуя, как наплывает с юга мгла, которая – может, через день или два – явится к ним. Стариковская сказка оказалась былью.
Все приуныли, а Головня, наоборот, обрадовался. Он увидел в этом знак судьбы. Если Огонь прогневался на него, значит, надо было поклониться Льду. А там хоть трава не расти!
Он понял это ещё три дня назад, когда вместе с Лучиной и Сияном пробивал замёрзшую за ночь прорубь. Вернее, они с Лучиной расчищали прорубь, а Сиян подновлял ледяной валик, чтобы скотина не соскальзывала в воду. Прорубь была старая, за ночь успела зарасти белой коркой и взирала на людей бельмастым глазом, словно говорила: «Меня сломаете, новая появится. Не совладать вам с тёмным богом, ох не совладать». Работа не ладилась: пешни выскакивали из ладоней, сердце стучало как бешеное, перед глазами стояла пелена. Демон голода разъедал тела. Наплывающая дремота клонила к земле, манила дивными видениями.
– Давайте-давайте, – торопил их Сиян, – пошевеливайтесь.
Огрызнуться не было сил. Сцепив зубы, они били ломами по слуду и думали о еде.
Лучина промолвил, вытирая пот со лба:
– А я вот слыхал, в одной общине загонщика гром поразил, когда он перечил вождю. А был тот загонщик родственником Отца. И что? Ушёл по морошковой тропе.
Сиян почмокал жирными губами, но промолчал. Лучина же продолжил:
– А вот ещё слыхал: в другой общине вождя хотели изгнать, но враги его сами стали изгоями.
Сиян почесал толстую шею, произнёс:
– Дело-то богоугодное.
Головня криво ухмыльнулся, поняв, на кого они намекают. Ему ужасно захотелось плюнуть рыбаку в надутую рожу. Он сдержался, лишь тихо прогудел:
– Перед Огнём не отмоетесь.
Скуластое плоское лицо Сияна расплылось в мечтательной улыбке. Он был себе на уме, этот прелюбодей и затейник, водивший за нос самого Отца Огневика. Никогда невозможно было понять, говорит он серьёзно или порет чепуху. На всё у него была готова шутка – даже с исповедей выходил так, словно побывал на пиру. Щерился весело да приговаривал: «Не погрешишь – не покаешься. Правильно я говорю, ребята?». И подмигивал проходящим бабам. А те заливались румянцем и хохотали, отмахиваясь от него: «Пошёл, пошёл, бедовый».
Никто лучше него не умел делать валики у проруби. Оттого и любили его бабы. Бывало, спустится иная за водой, поглядит на ледяной валик и скажет: «Добрая работа. Не иначе, Сиян постарался».
– Дело-то богоугодное, – повторил Сиян, проверяя остроту топора, который держал в правой руке.
– Колдуна небось не случайно встретил, – добавил Лучина и зевнул, прикрыв рот рукавицей.
– Небось! – важно повторил Сиян.
Головня перебегал глазами