и лицо её, смолоду выглядевшее старым, кривилось и шло морщинами – истое лицо злого духа! Мужа её не было дома, да и сама она вошла туда лишь вослед Головне. Жёсткой ладонью втолкнув загонщика в полумрак, грянула прямо в ухо: «Вождя тебе мало? Беду нам принёс, паршивец?».
– Врёшь ты всё, Рдяница, – ощерился Головня. – Отцом моим был Костровик, сын Румянца, а никакой не кузнец. Все это знают.
– Если б так, быть бы тебе на небесах, а не поганить тайгу своим дыханием. Порочное семя было у Костровика, всякого спроси. Вот и нашептали матери твоей, чтоб к кузнецу шла, к чужаку. Будто я не знаю! Бабка Варениха и нашептала, зараза.
– Врёшь ты всё! – повторил Головня. – Простить не можешь, что через меня твоего ненаглядного вытурили. Не к Искромёту разве бегала, а? А Жар-то небось и не знает.
– Наушничать ты горазд, это да. Не отнять…
Но Головня уже ничего не слышал.
– Я избранный, ясно? Огонь послал мне реликвию, чтобы очистить нас от скверны. И отец мой радуется сейчас, взирая с небес. Он был отличный загонщик, получше многих. Не его вина, что все дети ушли к Огню. Будто он один такой! У тебя у самой трое погибло, а один вообще мёртвым родился. А у Ярки разве все выжили? Двое только и осталось. Скажешь, не от Светозара они?..
Он говорил что-то ещё, перебивая сам себя, а Рдяница щурила галечные глаза и плотно сжимала дёргающиеся губы – свирепая ведьма, узревшая лик Огня. Гнев вспыхивал и гас в её очах, перекатываясь ледяным шаром, и лицо её каменело и трескалось, точно глина в пламени. Она порывалась что-то ответить, землистые губы раскрылись, обнажив черноту ядовитого рта, но затем потухла и сухо заметила:
– Как же, нашёл бы ты реликвию, кабы не мёртвое место. Там этого добра всегда было навалом…
– А чьей же волей мы там оказались? – напирал Головня. – Не Огня разве?
И Рдяница, побеждённая, спросила:
– Зачем припёрся? Выкладывай уже.
Головня, тяжело дыша, сказал:
– Мне Жар нужен. Отец за ним послал…
Рдяница глянула исподлобья и выдала:
– Посланного ветер носит. Ищи его сам.
И Головня пошёл, скрежеща зубами, и думал в ожесточении: надо было рассказать Жару о её ночных похождениях. Взгрели бы потаскуху хорошенько, поучили уму-разуму. К плавильщику она бегала, стерва, и понятно зачем.
Косторез нашёлся в мужском жилище – сидел возле очага, прикрыв глаза, хлебал кипяток. Лицо у него было осунувшееся, под глазами набрякли синяки. А рядом с ним и вокруг него сидели и лежали загонщики – три по пять человек или больше. Душно было в срубе, хоть топор вешай. Будто не люди, а медведи там жили, хоронясь от зимы. И сквозь липкий потный дым проглядывали бурые лохмы и рыжая шерсть, и волосня на обнажённых руках.
Головня замер, окинул взором жилище.
– Жар, Отец хочет тебя видеть.
Тот вскинул жидкие брови, переглянулся с товарищами, потом поднялся и двинулся к выходу, перешагивая