через ограду, принюхивалась к хозяину, поводила ушами. Головня узнал кобылицу – на ней вождь ездил ловить Большого-И-Старого. Тосковала, значит, по господину.
Сполох сопел, запрокинув голову и уперевшись левой рукой в наклонную стену, нимало не смущённый тем, что его могли увидеть из женского жилища. Головня подумал было, что он пьян, но тут же сообразил – откуда? Кислого молока-то нет, если только дурман-травы не надышался.
Он тихо позвал его:
– Сполох.
Тот повернул голову, вскинул левую бровь. Сын вождя был без колпака, нечёсаные лохмы расплескались по плечам, закрыли лоб и брови.
– Зачем пришёл, наветчик? – он прищурился и добавил, усмехнувшись: – Это из-за тебя сейчас Искра там вопила?
Голос у него был не пьяный, а больной, с надрывом. Завязав жилой штаны, Сполох повернулся к нему, надвинул на голову колпак. Глаза его смотрели пронзительно и недобро, лицо блестело, точно жиром смазанное.
– Нет на мне навета, – твёрдо ответил Головня. – Глупость есть, а навета нет. Ты это знай.
Сполох постоял молча, не сводя с него взгляда. Потом сказал:
– Да мне-то теперь всё едино – глупость, навет. Через тебя беду терплю…
– Что ж мне теперь, в ледяные поля уйти, чтоб тебе на душе полегчало?
– А это уж как хочешь: можешь в ледяные поля, можешь в лес. Хоть к колдуну в зубы. Плакать не буду, Уголёк.
Головня вздрогнул. Назвать загонщика детским именем – хуже нет обиды. От ярости сжались кулаки, глаза застлала пелена.
– Ты бы придержал язык, Сполох. Метёшь как помелом. Нехорошо.
Тот слушал его, брезгливо подрагивая ноздрями – взъерошенный, неопрятный – истый пёс, вылезший из навозной кучи. Потом вдруг подступил вплотную, схватил бывшего товарища за грудки и встряхнул:
– Не приближайся ко мне, падаль. Сиди в своей норке и не шебурши, с-сучонок. Пошёл, пошёл.
Сильным толчком он опрокинул Головню на спину, а затем, не дав опомниться, принялся пинать.
– Сучий потрох, отродье потаскухи-матери, ты кем себя возомнил? Я-то хоть сын вождя, а ты как был пустым местом, так и останешься. Тявкаешь как беззубый щенок, ждёшь, когда возьмут тебя за загривок и вышвырнут прочь…
Головня ворочался, прикрывая лицо руками. Пытался встать, но Сполох раз за разом валил его на землю. Наконец, загонщику удалось откатиться в сторону и вскочить. Тело у него гудело от ударов, губы стали липкими и солоноватыми.
– Кабы не был ты друг мне, ответил бы за всё, – рявкнул он, схаркивая кровь.
– А ты падаль, гнильё вонючее, поганый чёрный пёс, – заорал Сполох, вновь кидаясь на него.
Головня увернулся и врезал товарищу по челюсти, но тут же получил ответный удар по шее. Сильный удар, болезненный – даже колпак сбился. Он набычился, выставил вперёд кулаки, прошипел:
– Не друг ты мне больше, Сполох. Так и знай.
– С такими друзьями врагов не надо, – огрызнулся тот.
Они