но в сердце любом прорастает исходный росток. Нет власти над нами другой, кроме прошлых решений. Свобода расти замыкается мертвой петлей. (Вуки-Хоул, Сомерсетшир. 327ой год от первого ростка, малая жатва, прибывающая луна)
Бас с недоумением рассматривает мятый, пожелтевший лист.
– Что ты хочешь узнать?
– Состав чернил и возраст бумаги. И как можно быстрее, – я заметно нервничаю, опасаясь подробных расспросов. Но доктор Кёрн ухмыляется, пронзая меня проницательным взглядом. Не выдерживая пристального внимания, возмущаюсь:
– Если это так сложно, не утруждайся! – и тяну руку за вырванной из гримуара страницей. Но Бастиан отдавать не спешит. Разглаживает заломы, вчитывается в текст и озорно подмигивает:
– Признавайся, у какой престарелой хиппи ты спер этот дневник девичьих грез?
На скомканном листе – состав тонизирующих травяных папирос, порнографическая картинка по мотивам Камасутры и подробный разбор сексуальной активности согласно фазам луны. Насмешливый тон друга заставляет меня пожалеть о решении привлечь Баса к расследованию.
– Эта француженка была знойной штучкой! – Себастиан переворачивает бумагу вверх ногами, от чего поза людей на рисунке становится с трудом выполнимой и опасной для здоровья. – И, судя по почерку, весьма эмоциональной и эксцентричной особой. Так где ты раздобыл этот кладезь женских секретов?
Я подозрительно щурюсь, прикидывая последствия чистосердечного признания. Бас, меж тем, рассматривает бумагу на просвет.
– Ну, могу разобрать, здесь то ли герб, то ли водяные знаки, – приятель протягивает мне лист, и я тоже вижу причудливые узоры. Только в отличии от Кёрна мгновенное их узнаю – стебель ежевики, тещина тату – не только на спине и обложке гримуара, но и клеймом на каждой странице.
– Я однажды встречал подобное, – Бастиан задумчиво замолкает, точно не уверен, можно ли мне доверять. И я с удивлением понимаю, как мало на самом деле знаю о своем друге. Ведь что нас, по сути, объединяет? Детство и юность, двадцатилетней давности, встречи несколько раз в год за бокалом пшеничного ламбика*(сорт бельгийского пива), да традиционный уикенд на взморье в канун дня рожденья Баса. Но в этот майский полдень, в стерильном чистом кабинете доктора Кёрна я отчаянно нуждаюсь в том, кому могу верить полностью, безоговорочно и без оглядки.
– Паранойя не отпускает, – хмыкаю нервно и принимаюсь щелкать кнопкой авторучки. – Помнишь, тот разговор между Ликой и Викторией?
На сей раз Себастиан не смеется. Смотрит на меня с врачебной серьезностью и, подозреваю, жмет под столом тревожную кнопку вызова крепких санитаров.
– Влад, ты не пробовал поговорить с женой? Думаю, Лика заслужила уважение и доверие значительно больше, чем одинокий шут, прячущийся от ответственности в провинциальной глуши.
Я замираю, ошарашенный неожиданной откровенностью. Бас усмехается – горько, обреченно и, не давая мне опомниться, продолжает:
– Ты