цепенев, смотрю в потолок.
Каждое утро я начинаю с того, что проверяю местные новости в соцсетях. Прокручиваю ленту, иногда останавливаюсь на научных статьях, которые мне рекомендуют, или заглядываю в медицинские разделы, напоминая себе, кем я могла бы стать, если бы не бросила университет. Но чаще всего я открываю страницу старшего брата. На его профиле всего одна фотография: хмурый Уильям нежно обнимает своего питбуля Максимилиана. За их спинами – наш родительский дом, словно хранилище воспоминаний, где когда-то царили смех и радость, а теперь остались лишь печаль и обиды. Уильям был не просто братом – он был моим лучшим другом, опорой и поддержкой. Но кто бы мог подумать, что в самый трудный момент, когда мне так нужна была его помощь, он станет первым, кто отвернется от меня?
Когда слезы подступают к горлу, а грудь сжимается от тоски, я закрываю его страницу и встаю с кровати. Холодный душ помогает собраться с мыслями и настроиться на новый день. Потом я выхожу на кухню, сажусь за стол и завтракаю в одиночестве – хлопья с молоком, как всегда. После завтрака возвращаюсь в комнату, одеваюсь, собираю сумку, обуваюсь и выхожу на работу. Кофейня «С Любовью от Алисы» находится прямо напротив моего дома. И так каждое утро. Ничего страшного. Никаких обезглавленных трупов.
Господи…
В моем городе убили человека.
Целого человека, блин! Ну, точнее, он был целым, пока какой-то аморальный урод не… отрубил ему голову? Или как это вообще происходит? Только так можно лишить человека головы, верно? Или есть другие способы, о которых я не знаю? Бензопила? Я морщусь, представляя, как по Чикаго разгуливает Томас Сойер с бензопилой в руках, высматривая жертв. Тогда, наверное, есть и другие способы, потому что в Чикагского Майкла Майерса с кухонным ножом как-то не верится. Мачете? Я мысленно стону, пытаясь избавиться от образа Чикагского маньяка, размахивающего мачете.
Господи, о чем я вообще думаю?
Если произошло убийство, это еще не значит, что в городе завелся убийца. Может, это случайность? Несчастный случай? Самоубийство? Хотя… как человек может сам себе отрезать голову? Или, может, голова сама отпала от туловища… А вот это уже перебор, Лилиан.
Я пытаюсь вдохнуть, но одеяло, словно тяжелый мешок с песком, вжимает меня в матрас, выдавливая из легких последние остатки воздуха. Когда дышать становится совсем нечем, я с резким движением сбрасываю это чертово покрывало и сажусь посреди кровати, подтянув ноги к груди. Пальцы нервно впиваются в растрепанные волосы, а в голове никак не укладывается, как кто-то мог так жестоко обойтись с человеческой жизнью.
Раньше я читала новости о перестрелках между местными бандами или о трупах с ножевыми ранениями, но никогда не придавала этому особого значения. Однако обезглавленное тело… Это не просто поражает меня – это вызывает странное, глубинное удивление. Кажется, что такой труп, лишенный головы, выбивается из привычного порядка вещей, даже в нашем жестоком мире. Внутри меня пробегает легкий трепет; это нечто большее, чем просто очередное проявление насилия.
И еще один вопрос не дает мне покоя: откуда в мае на набережной взялся пляжный зонт и женская шляпа? Ведь по одежде убитого явно видно, что это мужчина. Что это за странная сцена? Кто-то специально все так обставил? Или это просто совпадение? Мысли путаются, а в голове крутится одна и та же картина: зонт, шляпа, тело… и отсутствующая голова.
Тишину нарушает звонок телефона.
Вздрогнув от неожиданности, я поднимаю голову с колен и тянусь за телефоном, все еще не до конца осознавая, что происходит. На экране горит имя моего начальника, и я спешу ответить.
– Генри, доброе утро! – восклицаю я, вскакивая с кровати. Босиком, перепрыгивая через разбросанную обувь, я выбегаю из комнаты на кухню, не обращая внимания на беспорядок и пульсирующую головную боль.
– Ох, дочка, что же это творится… – обычно басистый голос Генри звучит печально, в нем чувствуется тяжесть и горечь, которых мне бы хотелось избежать.
Он видел новости. Зная Генри, можно с уверенностью сказать, что он узнал гораздо больше меня от своего лучшего друга Патрика, местного полицейского. И сейчас эти знания терзают его больное сердце. Генри – сердечник, но при этом самый добрый и мудрый человек на свете. Если бы не его забота и поддержка, я даже представить не могу, какой была бы моя жизнь.
– Ты знаешь, что произошло? – спрашивает он.
От его сдавленного голоса в груди заныло. Каждый день я прошу его не волноваться, но он лишь отмахивается, считая, что больное сердце – это просто временное недомогание. Я облокачиваюсь на столешницу и нервно тру лицо свободной рукой. Вид недоеденной с вечера пиццы на столе вызывает тошноту. Я спешу отвести взгляд, опасаясь, что меня может стошнить прямо на пол кухни.
– Да, я… – осекаюсь и тяжело вздыхаю. Мне все еще трудно осознать произошедшее. Обезглавленный труп. Что могло привести к такому ужасному преступлению? Я не знаю и не уверена, что хочу знать. Но меня беспокоит другое, и я спрашиваю: – Генри, что известно об этом Патрику? Полиция уже нашла убийцу?
В трубке слышится судорожное дыхание и шум, словно