он говорил Володе, с которым у него были очень хорошие, дружеские отношения: «В такое страшное время, когда жизнь на волоске, хотелось быть со своими людьми».
На крик Володьки распахнулась дверь родительской комнаты, и послышался радостный голос отца: «Да ну? Где же он?». А за окном на улице раздался стук колес, затем: «Тпррр! да стой же черт! Э-э, Васька!», нетерпеливое ржанье, скрип и шум. Я бросилась к окну. Владимир Петрович в длинном до полу рыжем армяке, который он торжественно называл буркой, в барашковой черной шапке, разнуздывал лошадей. Первая большая телега была наполнена аккуратно утасованными мешками всех размеров, а задняя небольшая, охотничья таратайка, нагружена сеном.
Отец, держа мундштук с догоревшей папиросой в руке, вышел из двери и, улыбаясь, подошел к Владимиру Петровичу. Они обнялись. «Владимир Петрович! – закричала я в окно: – Вот здорово!» Он снял шапку и, улыбаясь, помахал мне рукой. На улице уже стояла толпа полукругом и с недоумением смотрела на телеги, на лошадей и на странного человека в рыжем балахоне.
«Владимир Петрович приехал!!»
Володька рассказывал, что на станцию не поехал, а пошел помогать Анне и по дороге встретил Владимира Петровича. Вскоре вернулись Володя и Алинка со станции с радостно недоуменными лицами. Алинка поймала меня в коридоре: «Ты хотела бы ехать не поездом, а на лошадях?» Она сияла. «Да, очень». Я откровенно очень боялась этого путешествия в поезде: бомбардировки, переполненные поезда, беженцы. Мы всех детей по дороге растеряли бы, не говоря уже о вещах. Мне сразу представился весь романтизм путешествия на лошадях. Сейчас весна, погода, даст Бог, будет хорошая, ночевать будем где-нибудь на фермах, если будут бомбить, в города не будем заезжать, гораздо лучше, спокойнее, хоть правда, дольше… Да куда торопиться, мы все равно не знаем, куда едем и что будет. Что-нибудь да будет, успокаивала я себя. Вечером, после ужина собрался семейный совет. Владимир Петрович широко угощал табаком, что было редким удовольствием. Все сидели вокруг круглого стола в комнате родителей и оживленно обсуждали.
«Когда вы ехали из Вены, – говорил Володя, обращаясь к родителям, – творилось Бог знает что на железных дорогах, а что сейчас!… в этом я убедился, когда на днях хозяин послал меня в Зальцбург. Вся станция, которая наполовину разбита, наполнена беженцами со всех сторон. Все это сидит прямо на платформе, на тюках, мешках, тут же, прикрытые пальто, спят маленькие дети, лица унылые, усталые, с выражением тупой безысходности. Это люди, не имеющие ни крова, ни даже цели. Их, как листья ветер, несет куда-то общая волна, и они не знают куда. И не только станция, кафе, рестораны, вестибюли (холлы) отелей, полны такими людьми. Власти пытаются навести какой-то порядок, выдают пропуска, куда-то кого-то посылают, но и там чувствуется растерянность. Я пришел в ужас от этой картины, вам уж этого не рассказывал, чтобы не пугать, но сам очень боялся исхода нашего путешествия.