вы сумку оставили, – услышала она гром среди ее только-только успокоившегося неба.
Он стоял перед ней и приветливо улыбался с высоты своего огромного роста.
Она замерла, не понимая, почему ее тело существует отдельно от разума.
– Полина, – сказала она, тут же внутренне обругав себя за это.
– Валера, – ответил он бархатным голосом.
12
Их свидания были похожи на праздник, но без того безудержного и пошлого веселья, которое принято называть «праздником»; это было сочетание внутренней радости и благоговения друг перед другом.
Она словно стала легче воздуха и то поднималась на огромную высоту, то плавно опускалась на Землю. Чтобы преодолеть притяжение, никаких усилий не требовалось: она просто отталкивалась кончиками пальцев от поверхности и взлетала.
По утрам низкое столичное небо в привычных серых оттенках вызывало в ней необъяснимую радость, снег, чистый белый снег хрустел под ее ногами, и она, пританцовывая, летела в свой прекрасный офис, чтобы скорее быть выпущенной на волю, в теплые и такие крепкие объятия ее Валерки.
(Влюбленная женщина необъяснимо загадочна и притягательна, в ней как будто загорается тайный божественный светильник, праздничная свеча, свет от которой наполняет жизнью всё вокруг; она, словно глоток воды в пустыне, оживляет измученную, высохшую почву мужской души. Совершенно неважно при этом, в кого эта женщина влюблена, этот свет виден всем.)
В одно мгновение Полина стала похожа на яркий маяк, на проблески которого тянутся заблудшие корабли; это удивительно: ведь она ничего не сделала, а он зажегся. Если бы ее сейчас спросили, как это работает, она, улыбнувшись, простодушно пожала плечами. Казалось, что вокруг нее разливается небесный свет, чувства переполняли ее, отчего окружающие – и знакомые, и незнакомые – бесконечно делали ей комплименты, а она, возможно, впервые осознала: ничто так не украшает человека, как любовь.
Они ходили на каток и мёрзли на колесе обозрения, пили горячий глинтвейн и покупали простую, но такую вкусную уличную еду, ходили по заснеженным бульварам и катались на весёлых ледяных горках. В какой-то момент она снова стала Полюшкой, беззаботной, светлой, счастливой, любящей и любимой.
Счастье было таким внезапным и всеобъемлющим, что она не могла в него поверить, она прижималась к нему, и её кожа прирастала к его; она была словно ветка, оторванная от дерева и приставленная обратно, которая всей своей сутью стремится стать одним целым с деревом.
По ночам они любили друг друга. Биение его пульса проникало в неё, и она чувствовала эти удары самыми отдалёнными уголками своего тела. Прилив, волна за волной, становился сильнее и сильнее, она чувствовала его солёные капли. Взрывы сверхновых пульсаров пронизывали Вселенную снова и снова, расцвечивая чёрное небо невероятными ярчайшими картинами. Они взлетали и падали, повинуясь той силе, которая вращает Млечный путь, чтобы следующим серым московским утром всё повторилось,